– Это ты сломал! – звонко кричал детский голос. – Ты! Ты сломал! Я все маме расскажу! Ай! Маринка, ты чего! Ты что? Ему хвост подстригла? А ну дай-ка я!
– Ладно, мы поехали, у нас автобус через час! Рады, что увидели! Но ты на счет алкоголика своего не горячись! – заметила тетя Зина, будучи экспертом во всех животрепещущих для меня вопросах. – Ты точно с нами не поедешь?
– Зиночка права. Тебе деток пора уже, – вздохнула мама, ласково гладя меня по голове. – Дети – это радость! Нет большего счастья, чем деточки!
– Мама-мама! У него сопли! Дима пальцы ему в нос засунул, а там сопли! Сейчас Славик ему глаза проверяет! А то они текут! Мы в доктора играем! Лошадка немного болеет! Мам! А можно мы его с собой возьмем? А? Ну, мам! – как-то очень радостно доложили нам, снова убегая на кухню.
– Так, – возмутилась я, прорываясь через маму на кухню.
– Славик, Дима, Марина! Давайте, собирайтесь! Лошадку мы не берем! – быстро одевала деток тетя Зина, пока мама выкладывала мне на тумбочку завернутые в газету банки с огурчиками-помидорчиками. – Ничего не забыли? Ты где колготки испачкала?
– Мам! Она плачет! Лошадка плачет! Хочет, чтобы мы его забрали себе! Он будет у меня принцессой! – всхлипывала маленькая Марина, пока мама надевала ей на спину розовый ранец. – Пусть тетя Света нам его отдаст!
Рыдания «Хочу лошадку!» раздавались по всему подъезду вместе с убеждениями взрослых, что лошадку никто не отдаст, но они все удалялись, удалялись, пока не стихли. Я сглотнула, глядя на ножницы, брошенные на тумбочку, с которых свисали длинные волосы.
Я прошла на кухню, боясь даже смотреть в сторону несчастного. Кентавр стоял, привалившись к стене, глядя на меня такими глазами в которых читалась вся любовь к детям. Безграничная родительская любовь. Даже скупая слеза, текущая по щеке смотрелась очень кстати. От роскошной гривы волос осталось плешивое воспоминание. Теперь он выглядел, как жертва лысого садиста, который пошел учиться на парикмахера исключительно, чтобы мстить всем волосатым. Огромные, выстриженные газончики, локоны, которые валялись по всей кухне, открывали новые перспективы трудоустройства в переходе с лежащей на земле шляпой. Причем, подавать будут не только для того, чтобы заткнулся, но и из жалости. Покрасневший глаз, который немигающим взглядом смотрел в стену, пустил еще одну слезу. Прямо на лбу у него было нарисовано сердечко. То, что осталось от хвоста, можно было смело собирать в газетку. Маленькая пушистая кисточка, похожая на старый папин помазок для бритья, обнажала мускулистые задние ноги. Подвернутое левое переднее копыто и несколько внушительных синяков на торсе давали понять, что чужой цветник развернулся на славу. На спине у героя фломастерами был нарисован цветочек-татуировка, рядом красовались домик и кудрявое деревце. Таким татуировкам позавидует не только стоялец, но и сиделец. Какой-то треугольник с ручками и ножками украшал внушительный бицепс героя, а на груди было написано «Славик дурак!». Осталось заглянуть под коня, чтобы проверить свои самые грустные догадки, но было как-то неловко…
Я набралась смелости, понимая, что надо проверить дареного судьбой коня на предмет природой данных причиндалов, но меня привлекло что-то белое на полу. Осколок? Хм… Я наклонилась и подняла… зуб. Неподалеку лежали еще два. Стиснув свои зубы, грустно глядя на жениха, я пошла за табуреткой, дабы сделать то, что крайне не рекомендуют делать с дареным конем. Осторожно заглядывая в открытый рот, подсвечивая себе карманным фонариком, я поняла, что Шерлок Холмс из меня неочень, и где-то на полу лежит еще пара-тройка подарков для зубной феи. Хотя… Мне кажется, тут и до меня кто-то пытался прицельным ударом копыта поиграть в доктора. Судя по масштабам, ближайшее время работать я буду исключительно на стоматолога, причем года три не разгибаясь. Нужно было сказать что-то ободряющее, что-то хорошее, доброе…
– Эм… – смутилась я, глядя с жалостью на жертву детской любви, по чьим щекам текли слезы радости от возможного отцовства. Сразу видно, мужик уже готов. – До свадьбы заживет! Не волнуйся… Без зубов тоже поют… Правда, первый куплет все пытаются догадаться на каком языке… Если что – говори, что поешь на иностранном! Какие языки у вас там есть?
Как-то так. Чем могла, тем утешила. Тяжело вздохнув, я достала конфетку и положила ее кентавру в рот. Очнется, рассосет и хоть немного порадуется. Надо же как-то приободрить несчастного?
Я наскоро искупалась и обессиленно упала на кровать, уткнувшись в подушку. Не могу принять тот факт, что теперь вместо «наказанье мое» я слышу насквозь фальшивые дифирамбы. Кто-то выгуливает дежурные комплименты, запаривая меня очередной порцией лапши.
Я лежала и с дрожащей улыбкой вспоминала, как Дамиан закатывает глаза и выдыхает: «Наказанье мое!», как улыбается, как золотыми искрами невидимого костра вспыхивают его глаза в этот момент. И я точно знаю, что он что-то придумал. Что-то интересное и незабываемое. Я навсегда запомню пляж, поцелуи со вкусом шампанского, парк аттракционов и гонки по ночным дорогам… Дамиан… Никогда бы не подумала. Интересно, а есть ли у тебя сокращенное имя? Коротенькое и нежное, чтобы его можно было выдохнуть на ушко и закончить поцелуем. Маленькое имя, в которое можно вложить всю нежность? Может, Дэм?
Я шмыгнула носом, спрятала свое горе в подушку, роняя слезы и тихонько всхлипывая, проваливаясь в черную бездну снов и всякой сумбурщины, которая роилась вокруг меня неумолимым вихрем, оставляя пустоту и тревогу.
– А! – я дернулась, отпрянув от подушки в тот момент, когда мне приснился огромный, пушистый комар, у которого вместо хоботка было нечто похожее на шланг от пылесоса. Одна затяжка, и получай, история, готовую мумию для археологов. Где-то грустно подпирали стенку Дракула и весь кровососательный народ, причмокивая и понимая, что пока они розницей балуются, вокруг меня роится матерый оптовик. В тот момент, когда я устала отбиваться и убегать от огромного жужжащего, как древний пылесос, чудовища, оно настигло меня и решило вкусить на пробу пару литров моей кровушки.
– Ааааа! – орал донор, отбиваясь от внепланового забора анализов и задыхаясь от кошмара.
– Тише, девочка, тише, – меня прижали к себе и стали гладить по голове, пока я вздрагивала и пыталась успокоиться, уткнувшись в чужое плечо. Щелкнули пальцы, и комнату озарил мягкий свет свечей.
– Свет выключили? – зевнула я, сонно глядя на нового куратора и на свечи. – Опять? Вот сволочи! Да достали уже отключать! Будь другом, позвони на горячую линию! Там, по-моему, пять – пять – десять …
– Хм… Чувствую, не дадут, – как-то задумчиво, грустно и негромко заметил новый куратор, глядя на всю эту аварийную романтику.
– А вот это ты зря! Дадут, дадут! Куда денутся! Звони, там тетка сидит такая противная! – закатила глаза я, снова плюхаясь в теплые недра подушки. – Я что? Зря налоги плачу? Да за те налоги, которые мы платим, они всем горсветом дать должны, включая начальника.
Я протяжно зевнула и снова накрылась одеялом, надеясь, что на этот раз мне во сне выдадут дихлофос и фумигатор.
