Посвящается
Маме
Почему-то между разговорами о погоде, еде и прочем-прочем
«Вечном» никогда не находятся места для слов: «Я люблю тебя».
Так наверно у всех… иначе в мире не существовало бы великой
армии из несказанных слов, которая как знамя несет Бесконечные Сожаления.
Александру Власову
Мораль — вещь хрупкая, ее следует выносить очень осторожно,
а лучше всего оставить в книге.
Моим особым читательницам
Марии Гостюхиной и Екатерине Неволиной.
Глава 1. Наедине с вечностью
Тонкие белые пальцы с заостренными ногтями осторожно
обхватили золотую дверную ручку. Холод ее передался ладони, прошелся вверх по
руке и добрался до плеч, укрытых облаком кудрявых рыжих волос. Девушка,
облаченная в белые свободные штаны и серую маечку на тонких бретельках, на миг
задержала дыхание, дожидаясь привычной реакции тела на холод. Напрасно. Даже на
долю секунды ей не стало холоднее. Обостренная во множество раз чувственность
позволяла с необыкновенной глубиной, недоступной человеку, познавать предметы.
Как если бы у всего, что окружает — золотая изогнутая ручка с резьбой, дверь из
красного дерева, бордовая ковровая дорожка с толстым ворсом, канделябры на
стенах длинного коридора — была душа, которую можно почувствовать от одного
лишь прикосновения. Почувствовать так же явно, как биение пульса на горячей шее
живого существа.
Катя зажмурилась, прогоняя образы, последние дни все больше
и больше заполнявшие голову, не давая покоя.
Из-за двери лилась музыка, она звенела повсюду, в каждой
комнате, на всех этажах. Но если отвлечься от этого назойливого звона
фортепиано, слышалось монотонное царапанье острого стержня о плотную бумагу.
Девушка постучалась в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.
В кабинете пахло дубом, кожей, которой были обтянуты черные
кресла, и морозно-свежим ароматом парфюма златовласого молодого человека,
сидящего за столом.
Катя застыла, устремив взгляд на прекрасное неподвижное
лицо, освещенное розоватым сиянием свечей. Немного вьющиеся, зачесанные назад
волосы по цвету напоминали солнечные лучи, озаряющие пшеничные колосья. Белая
рубашка, расстегнутая на две пуговицы, переливалась, как жемчужина, ослепляюще
сияли бриллиантовые запонки на рукавах. Под звонкие удары клавиш фортепиано
потекли секунды мучительного ожидания, когда сердце, как прежде, взмоет ввысь,
сожмется от бесконечной любви, а кровь бешено разольется по телу. Сердце не
откликнулось... Оно уже как неделю молчало, не стучало, не кричало — не жило.
Тихое-тихое, принесенное за свою безрассудную одержимость в жертву Вечности.
— Лайонел, — едва слышно позвала девушка, но молодой человек
остался безучастен и продолжал что-то писать.
Ненадолго его хватило. Четыре дня после ее превращения он
провел рядом, четыре счастливейших дня в ее Новой Жизни, а потом ему наскучило.
И тогда он просто ушел, сказав, что ему необходимо управлять его городом.
«Не о такой вечности я мечтала», — кольнула мысль. Катя
постояла, созерцая отстраненно-холодного повелителя северной столицы и громко,
едва ли не срываясь на крик, чтобы заглушить музыку, произнесла:
— Я хочу убить человека!
Длинные с изящным изгибом золотистые ресницы дрогнули.
Лайонел метнул взгляд на ее босые ноги. Уголки губ не шевельнулись, но в
ледяных голубых глазах промелькнула снисходительная улыбка.
Катя смущенно поджала пальцы на ногах с ободравшимся на
ногтях розовым лаком и буркнула:
— А что? Имею право! Вампир я, или кто?!
Лайонел опустил глаза и вновь принялся писать, так ничего и
не сказав.
Девушка досадливо стиснула зубы.
— Ты обещал, что я буду сильной и талантливой! — крикнула
она, готовая заткнуть уши, чтобы не слышать ставшую еще громче музыку. — Я
совсем не сильная! Я ничего не умею, ни единой способности! Слышишь?
— Я слышу, — слегка поморщившись, спокойно заявил Лайонел,
не переставая царапать по бумаге.
Продолжения не последовало, и Катя, смиренно вздохнув,
спросила:
— Что ты пишешь?
— Распоряжение о заключении под стражу троих неизвестных
вампиров, которые вчера попытались пересечь границу.
«Ну конечно, это сейчас важнее всего». — Девушка прошла
вглубь кабинета, надеясь привлечь внимание молодого человека. Не удалось,
поэтому она раздраженно обронила:
— Пойду сейчас на улицу и убью кого-нибудь!
— Ты голодна? — Уголки его губ едва заметно приподнялись.
— Вовсе нет.
Повисло молчание. Катя, не выдержав, нарушила его первой:
— Тебе все равно?
По красивому лицу скользнула тень от колыхнувшегося пламени
свечи. Ледяные глаза уставились на девушку.
— И кого же ты убьешь?
Она задумчиво наклонила голову, кудри скатились по плечу.
— Ну... кого-нибудь не очень значимого. В городе полно
людей, кому жизнь в тягость!
— Да что ты! — усмехнулся Лайонел. Он отложил платиновый
паркер и откинулся на спинку кресла.
Было видно, в серьезность ее намерений он не очень-то верит.
И вся ситуация его скорее забавляет.
«Пусть веселится сколько угодно», — решила Катя, направляясь
к двери. Но та захлопнулась у нее прямо перед носом, затем послышался холодный
голос. Он слился с музыкой, и слова, подобно кубикам льда, падали на клавиши
верхнего регистра, издавая мелодичный звон.
— Убить просто, пить жизнь из человека, умирающего на твоих
руках, — восхитительно, а потом всего-то и нужно, коротать вечность, день за
днем отщипывая от своей совести по кусочку. Да что говорить, муки совести тебе
известны...
— Теперь все будет по-другому, — упрямо покачала головой
Катя. И слова ее заглушила музыка.
Лайонел рассмеялся, а девушка яростно выдохнула:
— Черт, да выключи ты эту музыку!
Молодой человек приподнял брови.
— Ты слышишь музыку?
— Ну конечно, я, может, и умерла, но не оглохла! И слышать
этот бесконечный звон уже не могу! — Она заткнула уши и топнула босой ногой по
ковру. Сколько ни перебирала в голове имена музыкантов, того, кто решил свести
ее сегодня с ума, вспомнить не могла.
Лайонел с любопытством разглядывал ее и хмурился.
— Неужели так сложно... — начала Катя, но он оборвал:
— Музыка не играет. Ни в этом доме, ни в одном из ближайших.
