Темные большие глаза Лилит одаривают меня незабываемым взглядом. По ним можно прочитать все, что думает обо мне подруга. Мне становится смешно.
– Хватит дурачиться, – говорит она, но прекрасно понимает, что я и хлопушка теперь вместе на веки вечные. Ну, или по крайней мере, на ближайшие часы. Поэтому просто молча идет вперед, а я и хлопушка – за ней. Затем мы поднимаемся по лестнице с высокими ступеньками, и Лилит отпирает вторую дверь, ведущую в шахту крыши.
– Странно, – говорит она озадаченно. – Я разве не закрыла ее в прошлый раз? Я пожимаю плечами. Она беспечно машет рукой.
Мы выходим из надстройки и оказываемся на залитой солнцем, плоской крыше.
Тотчас наши волосы начинает трепать теплый ветер, мы переглядываемся и смотрим вперед – перед нами открывается чудный вид на кампус, а вдалеке я вижу зелень Лейк-грин парка. Люди кажутся мелкими, а вот небо – все таким же далеким. По ушам ударяет густая тишина – только спустя некоторое время понимаешь, что эта тишина относительная, звуки с улицы все равно проникают сюда, хоть и кажутся приглушенными. Но теперь ничто не мешает репетировать. Я хочу сесть на край крыши, спиной к солнцу, но Лилит не разрешает, говорит, что могут увидеть с улицы и тогда у нас появятся проблемы. Они не нужны ни мне, ни ей, поэтому мы устраиваемся на перегородке неподалеку от шахты. Мне кажется, что слабо пахнет ментоловыми сигаретами, но я не обращаю на это внимания.
Я достаю из чехла гитару, беру ее в руки, провожу пальцами по струнам и испытываю необъяснимое спокойствие, которое едва заметной теплой волной поднимается с ног и разливается по всему телу. Так происходит всегда, когда я касаюсь инструмента. Я словно меняюсь, становлюсь увереннее и безмятежнее. Время меняет свой бег, пространство расширяется, света становится больше. Музыка проникает в душу – нота за нотой.
Лилит спрашивает меня, что я буду сейчас играть, и я говорю, что это будет музыка моего сочинения. На экзамене я буду исполнять ее и еще классическую сольную пьесу – интерпретацию чаконы6 из партиты ре минор Баха.
– Это что-то роковое? – спрашивает Лилит с любопытством.
– Ты думаешь, великий Бах был рокером? – спрашиваю я иронично, удобнее устраивая гитару на коленях. Мне не терпится начать. В пальцах – зуд.
– О, эти твои несравненные шутки! Я про твое сочинение вообще-то, – отвечает Лилит и сладко тянется.
– Нет, – отвечаю я задумчиво. – Скорее, это лиричный этюд.
Лиричный, неспешный, эмоциональный – но при этом сдержанный. И очень личный. Я долго не решалась играть эту вещь при ком-то, пытаясь довести ее до совершенства, – не сразу понимаешь, что совершенства не существует. Идеальными бывают только мысли.
Отголоски этой музыки я слышала одним дождливым промозглым утром, после сна о дедушке и бабушке. Это были мои воспоминания о них, облаченные в ноты и свет, бьющий нескончаемым потоком из самой души. Я схватила гитару, включила звукозапись на мобильнике и стала играть то, что слышала, боясь пропустить хоть что-то, и мои пальцы летали по струнам как сумасшедшие. А потом на небе, перед моим окном, расцвела яркая радуга.
– Я готова, – говорит Лилит и хлопает мне.
Я начинаю играть. Мне не нужно контролировать руки – они знают, что делать, потому что они делали это тысячу раз. Я медленно растворяюсь в мелодии, погружаюсь в нее с головой, как в бирюзовую морскую воду, опускаюсь все глубже и глубже, отчетливо видя перед собой тонны света. А может, я опускаюсь не в воду, а поднимаюсь в небо, рассекая эфирные облака. Поднимаюсь туда, к блестящему солнцу. С каждым лиричным перебором, с каждым невесомым свипом7, с каждым воздушным легато – все выше.
Музыка – мое небо. Музыка – в моей голове. Небо в моей голове.
Я не играю, лечу через воспоминания к родным улыбкам. Я там и здесь. Я в музыке.
Лилит сидит рядом, скрестив ноги и направив немигающий взгляд поверх крыш зданий. Она внимательно слушает меня и, когда я заканчиваю, поворачивается ко мне и внимательно смотрит – сначала на лицо, затем – на пальцы, которые все еще касаются струн.
– Ты потрясающая, – говорит мне Лилит, я не слышу в ее голосе фальши. Ей нравится, как я играю. – Нет, правда, Санни, ты потрясающая.
Я смеюсь в ответ. Ее слова придают мне сил. И я уверена, что экзамен по специализации, который будет проходить в парке, я сдам на ура. Оценка будет высшей.
– Ты сама это сочинила, да? – продолжает расспрашивать Лилит. На ее щеках появился пудровый румянец, глаза блестят. Я хочу, чтобы мои глаза блестели так же, – блеск чужой души всегда завораживает.
– Услышала по небесному радио, – говорю я со смехом, а она лишь отмахивается от меня. Лилит не верит, что я слышу музыку.
– Всякие там звуки и голоса слышат только психи, – не успокаивается она и осекается, а потом, лукаво улыбаясь, кладет мне на плечо ладонь. – Знаешь, как говорит профессор Ли? Гениальность и безумие – это два берега одной реки. Все с тобой понятно, – толкает она меня в бок со смехом.
– Правда, понравилось? – спрашиваю я.
– Это было о-фи-ги-тель-но, – говорит Лилит по слогам. Лицо ее становится задумчивым. – Знаешь, как-то в классе профессора Макинтайра мы делали одно упражнение. Каждый из нас получал трек, слушал его и затем вживался в образ музыки, как в роль. Становился ее персонификацией.
– Образ музыки? – переспрашиваю я. Упражнение кажется мне занятным. Вечно на драматическом факультете используют какие-то околопсихологические штучки.
– Да, – энергично кивает подруга. – Нужно было прочувствовать музыку и понять, о чем она. А потом перенести это на свое тело. Классная вещь! Но тогда мне это казалось глупостью, потому что мне попалась та певичка, как ее... – Она щелкает пальцами, пытаясь вспомнить имя. – М-м-м, у нее был хит со словами «Я тебя любила, только не простила, к небу отпустила, а потом забыла».
Поет Лилит так себе, а когда при этом гнусавит – получается полный кошмар.
– Шарлин Эстин, – говорю я пренебрежительно.
Я не сильна в кинематографии, но о музыке я знаю многое. Эстин – очередная поп-дива на три сезона, бесталанная, но амбициозная. Из-за таких, как она, поп у многих ассоциируется с некачественной однодневной музыкой. Чего только стоят одни слова! А мелодия хоть и заедающая, но кажется, что ты уже где-то слышал ее – и не раз. Однако у Шарлин Эстин крутой продакшн. Грамотный продакшн в наше время – восемьдесят процентов успеха. В Хартли с недавних пор есть целый факультет, на котором обучают ведению музыкального бизнеса. Кирстен все время подбивает меня найти там себе парня, чтобы он потом работал с нашей группой.
– Да, точно! Я должна была представить себя этой песней, – фыркает Лилит. – Естественно, у меня ничего не получилось. Нет, сама подумай – как можно вжиться в песню с такими словами? А сегодня... Черт, я поняла, что смогла сделать это. С твоей музыкой. Я все почувствовала – веришь? Это было так странно...
