– Не сейчас, Скотти, завтра сходим!
Пес, как обычно, и ухом не повел. Хоуп подошла к креслам-качалкам. Когда она подала Тру бокал, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и от этого по ее руке пробежала дрожь.
– Спасибо, – сказал Тру.
– Пожалуйста, – пробормотала Хоуп, все еще справляясь с волнением от его прикосновения.
Скотти по-прежнему стоял у калитки, всем видом напоминая хозяйке об ее истинном предназначении в жизни. Хоуп была только рада отвлечься:
– Я сказала, завтра пойдем! Отдыхай пока. Ложись!
Терьер смотрел на нее, выжидательно виляя хвостом.
– По-моему, он ничего не понимает, – пожаловалась она. – Либо ждет, что я передумаю.
– Красивый у вас пес, – улыбнулся Тру.
– Да, только убегает куда вздумается и лезет под машины, правда, Скотти?
Услышав свое имя, пес активнее завилял хвостом.
– У меня тоже когда-то была собака, – сказал Тру. – Правда, недолго… Это был отличный товарищ.
– А что с ней случилось?
– Лучше вам не знать.
– Ну расскажите!
– Ее задрал и сожрал леопард. Я нашел то, что осталось, на ветках дерева.
Хоуп уставилась на него:
– Вы правы, лучше бы я не знала.
– Совсем другой мир.
– Это точно, – Хоуп задумчиво покачала головой. Они долго пили вино молча. У окна в кухню вились мотыльки, ветровой конус трепетал под легким бризом. Волны накатывали на берег, и на веранде был слышен шорох гальки – словно трясли банку с камушками. Тру не отрывал взгляда от океана, но Хоуп казалось, что он наблюдает и за ней. Его глаза замечали все.
– Вы будете скучать по Сансет-Бич? – спросил он наконец.
– В смысле?
– Ну, когда кто-нибудь купит коттедж? Я видел на фасаде объявление: «Продается».
«Ах да…»
– О, я буду очень скучать! Кто угодно жалел бы об отсутствии возможности здесь отдыхать. Этот коттедж у нас очень давно, я даже представить себе не могла, что когда-нибудь его продадут.
– А почему ваши родители приняли такое решение?
Едва прозвучал вопрос, как Хоуп вспомнила все свои тревоги.
– Папа болен, – сказала она. – У него болезнь Лу Герига. Вы знаете, что это такое? – Когда Тру покачал головой, Хоуп объяснила и добавила, что в бесплатных клиниках и по медицинской страховке можно получить лишь часть необходимого лечения. – Родители продают все, что могут, чтобы соответствующим образом переоборудовать дом или оплатить профессиональный уход.
Хоуп крутила бокал в руках, собираясь с духом.
– Хуже всего неопределенность… Я боюсь за маму – не представляю, как она будет без отца. Пока мама делает вид, что у них все в порядке, но мне кажется, потом от этого ей станет только хуже. Папа, напротив, вроде бы смирился с диагнозом или держится, чтобы не травмировать нас… Иногда мне кажется, я одна беспокоюсь о будущем!
Тру ничего не сказал, поглубже устроился в кресле и внимательно смотрел на Хоуп.
– Вы думаете о том, что я сказала? – решилась спросить она.
– Да, – признался Тру.
– И?
Его голос был тихим, когда он заговорил:
– Конечно, это тяжело, но беспокойство ничем не поможет ни им, ни вам. Уинстон Черчилль говорил, что тревога – это ручеек страха, текущий через разум, и, если ей позволять, она прорежет глубокое русло, куда канут все прочие мысли.
На Хоуп это произвело большое впечатление.
– Черчилль? – с уважением переспросила она.
– Дед его очень уважал и постоянно цитировал. Но, думается мне, тут Черчилль прав.
– А разве вы сами не волнуетесь за Эндрю?
– Вы уже знаете, что это не так.
Хоуп не сдержала улыбки:
– Ну, хотя бы честно признаетесь!
– Иногда с незнакомцами проще всего быть честным.
Она понимала, что Тру говорит не столько о ней, сколько о себе. Оглядевшись, Хоуп увидела вокруг темные коттеджи: Сансет-Бич походил на город-призрак. Она отпила вина, чувствуя, как приятный покой разливается по телу, окружая ее ореолом, словно мягкий свет от лампы.
– Нетрудно понять, почему вы будете скучать по этим местам, – нарушил молчание Тру. – Здесь удивительно тихо.
Хоуп заговорила, вспоминая вслух:
– Мы проводили тут почти каждое лето. Когда мы с сестрами были маленькие, то постоянно плескались в воде. Я научилась кататься на доске вон там, у пирса. Получалось не блестяще, но меня устраивало. Я часами там плавала в ожидании хорошей волны и видела, не поверите, акул, дельфинов, даже двух китов, правда издали! А когда мне было лет двенадцать, я заметила плывущее дерево, и вдруг оно как вынырнет в двух метрах от меня! Я увидела усатую морду и оцепенела от страха, даже крикнуть не могла, а в голове одна мысль: что это за чудовище, бегемот или морж? Но как только я убедилась, что оно не планирует меня есть, мне захотелось его рассмотреть. Я даже гребла, чтобы не отстать. Так мы и плавали часа два. Это один из самых поразительных случаев в моей жизни.
– И кто это оказался?
– Ламантин, морская корова! Их много во Флориде. Здесь их тоже часто видят у берега, но мне вот больше не довелось. Робин мне до сих пор не верит, говорит, я все придумала.
Тру улыбнулся.
– Я вам верю. И мне нравится ваш рассказ.
– Ну еще бы, в нем же фигурирует животное… Слушайте, пока вы здесь, вам обязательно надо увидеть еще одну уникальную штуку, пока погода не испортилась.
– Какую же?
– Вы должны завтра сходить к «Родственным душам». Это за пирсом, на соседнем острове, но во время отлива можно дойти пешком. Как увидите американский флаг, начинайте плавно сворачивать к дюне – и мимо не пройдете.
– Я что-то не понял про родственные души.
– Пусть это будет сюрпризом. На месте разберетесь.
– Все равно не понимаю.
– Поймете.
Хоуп видела, что ей удалось разбудить в нем любопытство.
– Завтра я собирался порыбачить, если удастся достать наживку.
– Наживка есть в магазине у пирса, но вы успеете и то и другое, – заверила Хоуп. – Отлив начнется часа в четыре.
– Надо подумать. А что вы завтра делаете?
– Привожу в порядок голову и ногти перед свадьбой и хочу поискать новые туфли. В общем, женские заботы.
Тру кивнул и отпил еще глоток вина. На веранде царила атмосфера естественности и спокойствия. Некоторое время они синхронно качались в креслах, любуясь великолепным звездным небом, но когда Хоуп с трудом подавила зевоту, она сообразила, что Тру пора идти. Он уже допил свой бокал и будто прочел ее мысли.
