– А сколько у вас детей?
– Трое. Два мальчика и девочка, всем уже за тридцать. В ноябре, если я доживу, мы с женой отметим сорок лет брака…
Тру отпил воды.
– Вы хотите что-нибудь узнать обо мне?
– Вот о тебе я как раз знаю много. Детектив постарался.
– Значит, вам известно, что у меня есть сын, ваш внук?
– Да.
– У вас нет желания с ним познакомиться?
– Есть, – ответил Гарри, – но это, наверное, не самая удачная мысль. Я для него чужой человек, к тому же умирающий. Не знаю, нужно ли ему это знакомство.
Тру подумал, что старик, пожалуй, прав. Но все же…
– Однако ко мне у вас другие чувства. Ситуация аналогичная, но вывод вы делаете иной?
– Ты мой сын.
Тру снова отпил воды.
– Расскажите мне о моей матери, – попросил он.
Гарри немного опустил голову и заговорил тише:
– Она была очень красива. Одна из самых красивых женщин, которых я знал. Намного моложе меня, но вместе с тем… умная, развитая и достаточно зрелая для своих лет. Твоя мать могла часами говорить о поэзии и искусстве, в которых я тогда вообще не разбирался, да еще так горячо и эрудированно… У нее был замечательный смех: слушаешь и тоже начинаешь смеяться. Я влюбился в нее в первый же вечер знакомства. Она была… необыкновенной.
Он вытер рот платком.
– Мы много общались: твоя мать училась в университете, а у нашей шахты была там лаборатория. Мы виделись, когда хотели. Я тогда головы не поднимал от работы, но мы все равно находили время. Помню, она всюду носила с собой томик Йейтса, и сколько же раз мы читали друг другу стихи вслух… – Гарри замолчал, задыхаясь. – Она обожала помидоры и ела их с чем угодно, причем не солила, а посыпала сахаром. Любила бабочек. Считала Хамфри Богарта в «Касабланке» самым сексуальным мужчиной в мире. С тех пор я начал держать сигарету, как он, – указательным и большим пальцами.
Гарри медленно крутил на столе чашку с чаем, глубоко задумавшись.
– Я научил ее водить машину – до нашего знакомства твоя мать не умела, я еще удивился: как так, ведь она выросла на ферме… Постепенно начало проступать кое-что еще. У нее, с виду такой красивой и самостоятельной, в душе жила глубоко укоренившаяся неуверенность в себе. Причину я не понимал. Мне казалось, у твоей матери есть все, о чем я мог только мечтать, но чем дольше длилось наше знакомство, тем больше тайн открывалось. Я долго практически ничего не знал об ее отце и его безграничном влиянии в тех местах – твоя мама о нем почти не говорила. Уже ближе к концу наших отношений она взяла с меня слово забрать ее с собой, когда я уеду в Штаты. То, как она умоляла, навело меня на мысль, что это продиктовано скорее желанием вырваться из Родезии, чем пламенной любовью ко мне. Твоя мать отказывалась знакомить меня со своим отцом и не приглашала на ферму. Мы всегда встречались в каких-нибудь укромных местах. Странно, она ни разу не назвала его ни отцом, ни папой, а только Полковником. В результате я мало-помалу стал интересоваться…
– Чем?
– Вот как раз сейчас тебе нужно ответить, хочешь ли ты знать всю правда или нет. Последняя возможность.
Тру кивнул:
– Продолжайте.
– Когда твоя мать понемногу начала говорить о Полковнике, она будто описывала двух разных людей. То она его обожала и всячески подчеркивала, как они жить друг без друга не могут, то кричала, что ненавидит его. Говорила, что он злой, дурной, как ей хочется убежать далеко-далеко и никогда больше не видеть его. Я не знал, что происходило в доме, пока она росла, и не особо лез ей в душу, но когда твой дед узнал о нас, твоя мать не на шутку запаниковала. Она прибежала ко мне в истерике и лепетала сквозь слезы, что нам немедленно нужно бежать из страны, потому что Полковник в ярости. Она даже не давала мне времени на сборы, вот как. Я ее успокаивал, но без толку, а когда она поняла, что я не собираюсь никуда уезжать, то убежала. Больше я ее не видел. Я даже не подозревал о беременности. Может, скажи она мне об этом, все было бы по-другому… Я как минимум вернулся бы за ней и помог уехать. Жаль, шанса не представилось.
Гарри стиснул пальцы, будто собираясь с силами.
– Ночью они пришли в мой дом – несколько мужчин. Здорово избили, надели мешок на голову и бросили в кузов грузовика. Отвезли в какой-то дом с подвалом и сбросили туда – не успел я опомниться, как уже летел по ступенькам вниз. Я приложился головой и потерял сознание, а когда очнулся, вокруг пахло сыростью и плесенью, а я был пристегнут наручниками к каким-то трубам. Больно было не по-детски – при падении я вывихнул плечо.
Гарри несколько раз втянул воздух, словно набирая полную грудь для последнего рывка.
– Когда наконец сняли мешок, в лицо мне светил электрический фонарик. Я ничего не видел, моргал, как сова. Передо мной был Полковник. Он предложил мне выбор: либо утром уехать из Родезии навсегда, либо сдохнуть в подвале, прикованным к трубам, от голода и жажды. – Гарри повернул голову к сыну: – Я был на войне, я видел ужасные вещи. У меня «Пурпурное сердце» за ранение, я попадал в такие переделки – до сих пор удивляюсь, как только жив остался, но так страшно мне не было никогда. Передо мной стоял опытный хладнокровный убийца, это было ясно по голосу. На следующий день я сел в машину и гнал, не останавливаясь, пока не добрался до границы с ЮАР. Оттуда улетел в Штаты… Больше я не видел твою маму и не говорил с ней.
Гарри сглотнул.
– Я всю жизнь живу с осознанием, что поступил как трус – оставил ее с этим человеком, исчез из ее жизни. Не было дня, чтобы я не пожалел об этом. Я люблю свою жену, но никогда не питал к ней той глубокой, жгучей страсти, как к твоей матери. Я бросил Эвелин – хуже я за всю жизнь поступка не совершил, но пойми, знай я о тебе, все могло повернуться по-другому… Конечно, это всего лишь слова и ты меня не знаешь, но это правда. Мне очень жаль, что все в итоге вышло так, а не иначе.
Тру ничего не сказал. Услышанное вполне согласовывалось с тем, что он помнил о деде, и вызвало в нем отвращение, смешанное с пронзительной, горькой скорбью по матери и жалостью к человеку, сидевшему перед ним.
Гарри показал на портфель:
– Дай мне его, пожалуйста.
Тру принес портфель, положил его на стол и наблюдал за отцом.
– Я хочу тебе кое-что отдать, – сказал Гарри. – Положил в свой баул, когда уезжал из Родезии, а за столько лет совершенно забыл. Но при виде твоей фотографии вспомнил и отправил одного из сыновей на чердак за баулом. Если бы ты не приехал, я бы отправил его тебе по почте.
Из портфеля появился конверт и стопка альбомных листов, пожелтевших по краям.
– В Родезии у меня был приятель, заядлый фотограф, не расставался с камерой. Здесь пара снимков, где мы с Эвелин вместе, но в основном он снимал твою маму. Убеждал ее стать моделью.
