Пока Тру случайно не узнал, что Хоуп написала ему письмо и отнесла его к «Родственным душам», ему порой казалось, что он умер не однажды, а целых два раза.
Вернувшись в 1990 году в Зимбабве, Тру некоторое время побыл с Эндрю, но хорошо помнил навалившуюся на него непреодолимую апатию: его не радовала ни игра в соккер, ни заботы о сыне, ни совместный просмотр телевизора. Возвращение в буш и работа заставили отвлечься от грустных мыслей, но Тру не мог перестать думать о Хоуп. Когда во время сафари он останавливал джип, чтобы гости могли сфотографировать какое-нибудь животное, то представлял, что рядом на переднем сиденье находится Хоуп, восхищенная его страной не меньше, чем он остался впечатлен ее миром, где они так недолго были вместе.
Хуже всего было по вечерам: Тру перестал рисовать и играть на гитаре, сократил до минимума общение с другими гидами и просто лежал и смотрел в потолок. В конце концов Роми забеспокоился и начал допытываться, что стряслось, но прошло еще много времени, прежде чем Тру заставил себя произнести имя Хоуп.
Лишь через много месяцев он вернулся к своим привычкам, но прежним так и не стал. До знакомства с Хоуп Тру иногда встречался с женщинами, но, узнав ее, потерял всякий интерес к случайным связям. Можно было подумать, что часть его души, тяга к женскому обществу или простому человеческому общению остались на песчаных пляжах Сансет-Бич в Северной Каролине.
Только Эндрю, сам того не зная, смог заставить отца снова начать рисовать, робко спросив во время одного из приездов Тру в Булавайо, за что папа сердится. Тру, присев на корточки, спросил, почему сын так думает, и мальчик смущенно ответил, что уже давно не получал нового рисунка. Тру пообещал исправиться, но всякий раз, поднося вечерами карандаш к бумаге, рисовал Хоуп. Обычно он изображал какой-нибудь из моментов той памятной недели: как она смотрела на него, когда Тру нес к ней Скотти, или какой чарующей красавицей она выглядела в вечер предсвадебного банкета. Только вволю порисовав Хоуп, Тру смог перейти к изображению того, что могло понравится Эндрю.
Доработка портретов Хоуп занимала не дни, а целые недели: его охватило желание добиться идеального соответствия воспоминаниям, как можно точнее передать сходство. Когда он наконец становился доволен, то прятал рисунок понадежнее и начинал следующий. Постепенно это перешло в некую одержимость, питавшуюся неосознанной надеждой, что эти портреты каким-то мистическим образом приведут его к Хоуп. Тру сделал более пятидесяти рисунков, запечатлев на каждом то или иное памятное событие. Закончив, он сложил их в хронологическом порядке и начал рисовать себя: так, как ему казалось, он выглядел в те моменты. А потом отдал переплести свои работы в альбом – автопортреты слева, портреты Хоуп справа, – который никому не показывал. Альбом был готов через год после того, как Эндрю поступил в Оксфорд; на его создание ушло девять лет.
После этого Тру будто утратил цель в жизни: он ходил по дому, не зная, чем заняться, листал каждую ночь свой альбом, осознавая, что все дорогие ему люди покинули его: мать, дед, Ким, Эндрю, Хоуп… Он один, думал Тру, и всегда будет один. Это был трудный период, в чем-то даже сравнимый с восстановлением после аварии несколькими годами спустя.
Ботсвана и львиное приключение, как Тру его окрестил, пошли ему на пользу, но он всюду возил с собой альбом с рисунками и берег его. После аварии альбом стал единственным, что Тру захотел вернуть, но он не стал обращаться к Эндрю: Тру ни о чем не рассказывал сыну и не хотел лгать ни ему, ни Ким. Вместо этого он попросил бывшую жену договориться, чтобы его вещи, оставшиеся в лодже в Ботсване, упаковали и поместили на хранение. Ким все сделала, но Тру еще два года волновался, что альбом потеряется или будет испорчен. Первое, что он сделал, выйдя из реабилитационной клиники, – съездил в Ботсвану. Оказавшись на месте, Тру нанял несколько мальчишек, открывавших для него коробку за коробкой, пока не нашелся драгоценный альбом – немного запылившийся, но совершенно целый.
Однако вскоре после этого желание вновь и вновь переживать изображенное на рисунках стало проходить. Ради своего же блага пора было прекращать грезить о том, как однажды они с Хоуп воссоединятся. Тру и не догадывался, что примерно в это же время Хоуп его разыскивала.
Знай он об этом, несмотря ни на какие травмы, прошел бы небо и землю, лишь бы ее найти. И однажды ему выпал шанс.
На Каролину-Бич мягко опускались сумерки.
Хоуп и Тру сидели на диване, касаясь друг друга локтями, и говорили, не замечая угасающего дня, с головой уйдя в жизнь друг друга. На смену давно опустевшим бокалам вина появились чашки с чаем, а вскользь упомянутые вещи сменились подробностями. Глядя на профиль Хоуп, подчеркнутый удлинившимися тенями, Тру никак не мог до конца поверить, что она рядом. Хоуп всегда была и остается его мечтой.
– Я должен сделать признание, – сказал он. – Я кое о чем умолчал. Это произошло перед тем, как я начал работать в Намибии. Я хотел рассказать тебе раньше, но когда ты сказала, что искала меня…
– О чем идет речь?
Тру опустил взгляд, уставившись в свою чашку.
– Я едва не улетел в Северную Каролину искать тебя. Сразу после реабилитации я купил билет, собрал вещи и приехал в аэропорт, но когда оставалось пройти, можно сказать, на борт, я… не смог, – он сглотнул, будто вспомнив свое состояние. – Стыдно признаться, но я в итоге уехал обратно.
Хоуп осенило лишь через несколько секунд.
– Ты хочешь сказать, что когда я тебя искала, ты тоже пытался меня найти?
Тру кивнул. Во рту пересохло при мысли, что Хоуп сейчас думает о годах, которые они потеряли не однажды, а дважды.
– Не знаю, что и сказать, – медленно произнесла она.
– А что тут скажешь… Теперь это надрывает мне сердце.
– О Тру, – взмолилась Хоуп со слезами на глазах, – ну почему ты не сел в тот самолет?
– Я не был уверен, что найду тебя, – ответил он. – А если честно, боялся, что найду. Я представлял, как увижу тебя в ресторане, или на улице, или даже на вашем дворе, а ты будешь держаться за руки с другим мужчиной или смеяться со своими детьми… После всего, через что я прошел, я бы этого не вынес. Не то чтобы я не желал тебе счастья, напротив, я всем сердцем надеялся, что ты счастлива, хотя бы потому, что сам я счастлив не был. Во мне будто не хватало самой важной части, и казалось, что так и останется навсегда. Я побоялся что-то предпринять, но сейчас, узнав, как ты жила, я не могу не сожалеть о том, что не решился прилететь. Тогда бы я не потерял целых восемь лет.
Выслушав его, Хоуп отвернулась. Откинув плед, она встала и отошла к окну. Лицо оказалось в тени, но в лунном свете Тру разглядел влажные следы на щеках.
– Ну почему судьба всегда против нас? – спросила Хоуп, обернувшись. – Или у вселенной свои планы, недоступные нашему пониманию?
– Не знаю, – хрипло сказал Тру.
Плечи у него поникли. Хоуп опять отвернулась, некоторое время молча смотрела в окно и наконец тяжело вздохнула. Снова сев на диван, она придвинулась ближе к Тру.
