– Весьма бесцеремонно с вашей стороны, мистер Блум. – Теперь искры души Уэста выглядели крепостью – бледно-серые камни, сложенные концентрическими кругами, с бледно-оранжевым огоньком в центре. – Вы и впрямь считаете, что я неспособен признать свои ошибки?
– Вы решили, что Летнее управление стало слишком могущественным и нужно показать, что главный – вы.
– Хм, – озадаченно протянул Уэст. – Интересный довод. Увы, он тоже неверный. Вы не видите картины в целом, повлиявшей на мое решение. Предлагаю вам…
И тут душа премьер-министра моргнула, как уже случалось прежде. Уэст закашлялся. Мысленная завеса вокруг центральных искр приоткрылась и показала его разум.
Картину в целом.
И на мгновение мысли Уэста оказались на виду.
Питер подался вперед и всмотрелся прямо в душу премьер-министра.
В Стране вечного лета живые души состояли из света: сверкающие многоугольники, языки пламени, пузырьки и очень редко – узнаваемые образы. За несколько десятилетий специалисты по чтению душ составили словарь основных эмоций, но каждая душа обладала собственным уникальным языком мыслеформ.
Питер никогда не видел такую душу, как у Герберта Уэста.
Она напоминала миниатюрный кинотеатр или диораму. В центре возвышался серебряный город с башнями и домами, многослойный, вроде свадебного торта, с бесчисленными крохотными искорками в каждом окне и на каждой улице. В небе над городом парили огромные лица – сам Уэст, а рядом с ним Лодж и Маркони. Питер понял, что смотрит на Летний город.
И тут из бездны под городом выросло темное дерево. Черные ветви протыкали серебряные здания и обвивались вокруг башен. И под их прикосновениями вспыхивали и угасали искры. Через мгновение город превратился в сморщенную шелуху, как покинутый улей на дереве, серый и скукоженный. Оттуда вылезла бордовая тварь, похожая на невиданное насекомое, и Питер опознал в ней мыслеформу вины.
Потом образ исчез, сменившись обычным калейдоскопом сознания. Какая бы хворь в мозгу Уэста ни вызвала эти картины, все закончилось.
– Камлан, – пробормотал Уэст. – Камлан, Камлан… – Он сделал глубокий вдох. – Простите, мистер Блум. О чем мы говорили?
Питер заколебался, но потом сказал:
– Я высказал свои доводы в пользу того, чтобы делом Джугашвили позволили заниматься Летнему управлению, но вы их отвергли.
В голосе прозвучали визгливые нотки. Увиденное в душе Уэста окатило его леденящим огнем, и от страха собственный мыслеобраз опять превратился в мальчишеский. Питер порадовался, что Уэст ничего не видит в эфире.
– Да, действительно. В таком случае, полагаю, мы закончили. У меня назначена еще одна встреча. Нет покоя грешнику, да?
Были ли те образы порождением лихорадочного воображения старческого ума? Нет, они были слишком мощными, слишком всепоглощающими. И каким-то образом отражали картину в целом, которую упоминал Уэст. Пусть Питер и выпустил из рук операцию в Испании, но получил кое-что более ценное для Вечно Живого.
– Спасибо, что уделили мне время, сэр, – сказал он.
– Мистер Блум? Я помню тот разговор. Вы должны понять, что чем выше забираешься, тем с большей готовностью тебя столкнут с пьедестала. А сейчас я стою на одной ноге. В других обстоятельствах я бы рассмотрел ваши аргументы в ином свете. Вы понимаете?
– Да, сэр.
– Прекрасно. Продолжайте работать в том же духе.
Душа премьер-министра свернулась в форме яйца Фаберже, запечатав все свои тайны. Потом Питер вошел в Трубу, вернул мыслеобраз в зрелый возраст и начал спуск в Летнее управление, чтобы сообщить Си плохие новости.
10. Чтение душ, 11–12 ноября 1938 года
В финансовом отделе Зимнего управления стоял жуткий холод, а Рэйчел Уайт страдала от похмелья.
Белый шум пишущих машинок прокатывался по ней волнами боли. Она не сумела заставить себя выпить утренний чай с сослуживцами, и потому во рту у нее пересохло. Рэйчел нависла над столом, это как будто уменьшило тошноту. К счастью, через зарешеченные окна бывшей тюремной столовой почти не проникал свет. Электрические нагреватели работали на полную мощь, подсушивая сырость, но все равно приходилось кутаться в толстый шарф и митенки.
Очень медленно Рэйчел взяла ордер на покупку, поставила на нем печать и записала серийный номер в эктотерминале, одну букву за другой. Она решила, что ступит на путь к измене позже, разузнав, какие денежные потоки можно пустить с редко используемого счета в «Крессвел и Пайк» в другую сторону, на небольшую, но разрастающуюся операцию Макса. Но это подождет, пока мозг не восстановит химический баланс.
Еще одна причина завидовать мертвым вроде Блума.
* * *
Джо, разумеется, услышал о том, что случилось у Харрисов.
Рэйчел точно не знала, кто ему позвонил, вполне вероятно, Филби. Когда утром она проснулась от резкого дребезжания будильника, по-прежнему в полупьяном, дурном состоянии, предшествующем основным проявлениям похмелья, Джо уже встал.
Рэйчел обнаружила его внизу, Джо кормил вьюрков, полностью одетый, но небритый. Птицы сидели на жердочках, съежившись от холода в шарики из перьев.
– Нужно держать их в тепле, – хрипло сказал Джо. – Давай перенесем их поближе к камину.
После инцидента с эктоплазмой они пришли к молчаливому соглашению делать вид, что этого никогда не было. Однако Джо ухаживал за вьюрками с фанатизмом, имеющим привкус епитимьи.
– Мне кажется, самка нездорова, – сказала Рэйчел. – Завтра отнесу их Максу, посмотрим, что он скажет.
– Прекрасная мысль, любовь моя, – отозвался Джо. – Я и сам могу, если тебе нужен отдых.
– Нет, все нормально. Надо же заполнить голову чем-то, кроме работы.
– Как ты себя чувствуешь с утра?
Рэйчел плотнее запахнулась в пеньюар и подошла ближе к газовому камину.
– Чуть хуже, чем хотелось бы, – ответила она.
Голова разлеталась на мелкие осколки. Из трещин всплывали отдельные воспоминания о вчерашнем вечере, но Рэйчел не хотелось на них смотреть. Неужели она и правда произносила все эти ужасные слова? Оставалось только надеяться, что оно того стоило.
– Вчера вечером пыталась дозвониться твоя мать, – сообщил Джо.
В последнее время мать зачастила со звонками. Она явно скучала, после того как отец Рэйчел отправился путешествовать.
– Ну конечно. Ты с ней разговаривал?
– Нет. Трубку взяла Гертруда. Наверное, вечером тебе стоит ей позвонить.
Рэйчел уже две недели не перезванивала матери. Она не знала даже, как приступить к объяснениям случившегося. Лгать матери на голубом глазу было сложно и до ее кончины, а теперь, когда она в буквальном смысле заглядывала Рэйчел в душу, практически невозможно. А когда мать скучала, то имела привычку тратить часть прана-пенсии на мысленные путешествия по следам Рэйчел после захода солнца. Рэйчел толком не знала, как к этому относиться – то ли ей это было приятно, то ли раздражало.
