– И ты хочешь, чтобы я сообщала тебе, что творится в Зимнем управлении, так?
Она подумала о Роджере Холлисе, и негодование стало совершенно неподдельным.
– Не похоже, чтобы ты пришла в восторг.
– Я злюсь на некоторых своих коллег, это верно. Но не значит, что предам их.
– Правда, Рэйчел, я ничего не говорил о предательстве. Но скажи, почему ты злишься на Зимнее управление?
– Потому что меня не оценили по достоинству. Дали работу, с которой справится и школьница. Но мне некуда больше идти. Если я уйду, то потеряю пенсию и Билет и превращусь в одну из этих угасающих. Мой муж нездоров, и… – Она обеими руками схватилась за железные перила. – Я в ловушке, – сдавленно сказала она. – Ты представляешь, каково это?
– Вообще-то да. – Он умолк, а через пару секунд продолжил: – Тогда я был студентом. Наша компания любила по ночам забираться на крыши колледжа. Больше нам особо нечем было заняться. Мы знали, насколько это опасно, но всем было плевать – нас ведь все равно ждала Страна вечного лета. Потом один парень, Седрик, разбился насмерть, пытаясь залезть на шпиль часовни Королевского колледжа. Никто не придал этому значения. Мы взяли на крышу часовни эктофон, из тех здоровенных моделей «Маркони», и устроили вечеринку в его честь, а он смеялся вместе с нами с Той стороны. И тогда я понял, что все останется неизменным целую вечность. Наши отцы, наши родители, уже в основном по Ту сторону, по-прежнему руководят своим бизнесом, и это будет продолжаться. Что бы мы ни сделали, все не имеет значения. Мне предназначено целую вечность быть госслужащим. Пустым местом.
Рэйчел не сомневалась, что это лишь часть правды. Блум переметнулся уже в Кембридже? Это значит, Советы искали талантливых ребят еще до того, как они поступали в Секретную службу. Такую долгосрочную стратегию мог разработать только четырехмерный ум.
– Ты настроена скептически, Рэйчел.
Рэйчел выругалась. Так легко забыть, что для Блума ее голова – как стеклянный сосуд с цветными эмоциями.
– Просто замерзла. – Она выдохнула облачко пара. – Боюсь, мне скоро нужно будет уходить. И как же ты избежал ужасного предначертания?
– Нашел то, во что можно верить.
Рэйчел вздохнула.
– Служба в разведке. Понимаю. Нечто большее, чем ты сам, нечто поистине бессмертное. Я и сама так думала, но я устала, Питер. Моя вера слаба. Может, всегда такой была. Служба в разведке оказалась не такой, какой я ее представляла, в особенности для женщины.
– И как это можно исправить?
Рэйчел стиснула зубы.
– Я бы заставила людей вроде Харкера испытать унижение. Показала бы, какие они идиоты.
– Месть?
– Справедливость.
– Рэйчел, вот что я предлагаю. Начни вести дневник и показывай его мне. Записывай в него что хочешь, все зависит от тебя. Пиши о коллегах. Наблюдай за ними. И мы найдем какие-то неформальные способы компенсации. Как тебе это?
– Для начала неплохо.
– Путешествие начинается с одного шага, Рэйчел. До свидания. Скоро еще поговорим.
* * *
– Все совершенно напрасно, – сказала Рэйчел Максу Шевалье. Она быстро шла по набережной, по-прежнему дрожа, и высматривала свободный кеб. – Единственным результатом будет простуда.
Голос Макса по эктофону звучал спокойно.
– Все идет по плану. Он ищет что-то общее между вами, выстраивает доверие, просит о пустяках, которые вы легко выполните. Но вот сохраните ли в секрете? Нужно мыслить как натуралист. Вы ведете себя определенным образом, как будто это естественно, а потом…
– А потом лягушка сварится, так?
– Именно. В следующий раз или еще через раз он попросит сделать что-то более существенное, и мы ему это дадим.
– Мы не можем ему ничего дать. Это была бы измена! И долго тянуть это нельзя. Господи, он же в Иберийском отделе! В газетах разглагольствуют о том, что если положение ухудшится, Уэст пошлет туда войска. Нельзя подставлять наших.
– Миссис Уайт, каждая крепость, стоящая на страже нашего королевства, построена из тысяч мелких измен, вы сами должны это знать.
Рэйчел остановилась и оглянулась на башню Маркони, нависающую над рекой. Похожа на фейерверк, по словам Блума. Рэйчел представила, как башня вспыхивает и падает, словно горящее дерево, сокрушая под собой дома.
– Не волнуйтесь, мы его достанем. Вы отлично справились. Он вел себя напористей, чем я ожидал. Может, его обложили. До сих пор наша пташка была очень пугливой.
– Ладно, – сказала Рэйчел. – Но если возникнет вероятность, что мы рискуем пожертвовать английскими ребятами, мы сдадим назад.
– Естественно.
– Вам-то в любом случае легко говорить, мистер Шевалье. А каков ваш вклад в эту затею?
– Я лишь делаю то, что у меня лучше всего получается, – ответил Макс. – Наблюдаю и слушаю. – Он издал тихую трель, похожую на птичью. – И кстати, один призрак неподалеку наблюдает за нами. Очень ясный мыслеобраз, и семейное сходство очевидно.
Рэйчел вздохнула. Дозорные-призраки из Летнего управления – ничто по сравнению с Генриеттой Форбс-Смит.
– Вероятно, это моя мать. Я с этим разберусь.
Рэйчел нажала на кнопку, служащую маячком для ее матери. Потом набрала с помощью алфавитного диска сообщение:
«Мама. Сейчас не лучшее время. Я работаю. Не трать прану. Скоро позвоню».
Через некоторое время эктофон тренькнул, диски закрутились и показали сообщение:
«Надень резиновые боты. По Би-би-си предсказывали дождь».
14. Финальный экзамен, 29 ноября 1938 года
На большей части совещаний на высшем уровне, где побывал Питер Блум во время работы в Секретной службе, чужак сразу же заскучал бы. Никаких повышенных тонов, тщательное рассмотрение фактов – словом, уровень страстей, как на планерке страховой компании во вторник утром.
Вторая встреча Специального комитета по проблемам Иберии не имела с ними ничего общего.
– Хотите сказать, что мы вручили вам лучших испанских агентов, а вы… вы…
Си немыслимо рассвирепел. Питер никогда не видел, чтобы он потерял контроль над своим мыслеобразом, но сейчас шеф Летнего управления выглядел бледным искореженным трупом с рваным обрубком вместо правой ноги, покрытым черной кровью.
Душа сэра Стюарта съежилась и искрила бесстрашным синим цветом.
– Мы пользовались имеющимися разведданными, – сказал он с издевательской бравадой в голосе. – Не наша вина, что эти данные далеки от идеала.
– Господа, – устало произнес премьер-министр, – хватит ругаться, и объясните мне, как это случилось.
В его голосе из эктофона звучали визгливые нотки. Питер Блум смотрел на его круглую расплывчатую фигуру, нарисованную в эфире водоворотом линий никтоскопа – все равно что глядеть через зарешеченное окно на черно-белую версию мира живых. Трудно было рассмотреть его лицо, но когда премьер расхаживал туда-сюда по кабинету, Питер узнал знакомую походку вразвалку.
