– Да негусто. И тот, и этот.
– Не надоело? – Мужчина искренне сочувствовал. Ирония в мягком, умиротворяющем голосе, впрочем, тоже присутствовала – но так, чтобы ее можно было едва уловить. Клыки нехотя втянулись под губу.
– А что, ты можешь предложить мне что-то интереснее?
– Могу, – перестав улыбаться, вымолвил гость.
И тут Сумрак заверещал тысячей разгневанных голосов и взвихрился, выплевывая Адира обратно…
* * *
– …Ты уверен, что хочешь на это пойти?
– Я не хочу, я должен, – снова звучит этот голос. – Так предопределено. Я смотрел в будущее, и будущее посмотрело в меня. Других вариантов нет.
– Но ты ведь можешь сам их создавать! – Адир беспокоится, он сжимает кулаки, умоляюще смотрит на собеседника. Вокруг них постепенно прорисовывается словно из небытия какая-то комната – похоже на корчму при дороге на Унгвар, вспоминает уже Кадиш. Он научился отделять свои воспоминания от чужих и потихоньку осознает происходящее.
– Творить вероятности способен каждый, – наставительно отвечает Йехошуа ха-Ноцрет. А это, несомненно, он. – Просто не каждый пробовал. Хочешь, научу?
– Так сотвори же себе! – пропускает заманчивое предложение мимо ушей его собеседник. – Пусть будет мир, где ты живешь, творя чудеса и неся людям истинный, полный любви, а не опаляющей целеустремленности Свет!
– Но ведь это будет уже другой мир, – замечает Светлый. – А я слишком люблю этот. У него тоже есть право выбора. И он хочет быть. Я же решил уступить.
Бывший вампир чуть не плачет от бессилия. И тогда Йехошуа наклоняется к нему и говорит:
– Ты же, друг мой, слушай внимательно. Когда тело снимут с креста, придет Йосеф, чтобы похоронить его…
* * *
Вокруг снова стемнело. Но мрак был понятный, природный – Адир стоял на вершине горы. Стискивая зубы, ставшие мелкими и острыми, как у ящерицы, он смотрел на лениво ползущую в сторону города тучу, плюющуюся молниями и порыкивающую громом. В голове же его звучали слова:
«Однажды придет тот, над кем Сумрак не будет иметь власти, как надо мной. Будет он полон гнева, а не любви; горя, а не радости; ненависти, а не сострадания. И встретишь его не ты, а твой потомок, коего сотворишь, как делают те из твоей породы, кто устает от вечности. Сам же уйдешь в глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся.
А когда придет этот час – многое переменится. Потому – не «прощай», рыбак Адир. А «до свидания» говорю тебе. Иди и не печалься».
Слезы текли по обветренным, загорелым щекам. Первые капли дождя разбавили их соленый вкус, и тогда Иной заорал. Он кричал бессвязно и отчаянно, горько и искренне, оплакивая и в то же время воспевая своего… друга. Учителя. Самого любимого человека на свете. Потому что не только Свет есть любовь. Тьма тоже знает. Тьма тоже помнит. Помнит и ждет…
* * *
Потом Кадиш почувствовал, что ему снова становится холодно. Он поерзал – и понял, что все еще лежит внутри соляной камеры. «Геликтит, – подсказала память Адира. – Разбей скорлупу. Теперь можно». Вытянув руки, он поразился той легкости, с какой пальцы пронзили затвердевшее каменное плетение. Встал, отряхнулся, взглянул через Сумрак – теперь он умел это делать, – посмотрел назад.
Кокон, где лежал князь Анджей Илошвай, выглядел монолитным саркофагом.
Тогда Кадиш потянулся Силой, нащупал слабое место в своде каменной полости и, направившись к выходу из пещеры, дернул. Порода просела, грота больше не стало. Покой усопшего ничто и никто отныне не мог нарушить.
К дедушке он, естественно, возвращаться не собирался. О каком возвращении могла идти речь, если сквозь двери родного дома теперь было просто так не пройти? А заставить близких убрать охранные амулеты насовсем – опасно и несправедливо.
Поэтому новорожденный бескуд тихо выбрался из пещеры – и застыл, очарованный встающим над предгорьями солнцем. Под кустами, окрасившимися в лучах светила алым, в мелкой каменной пыли купался ранний воробей. А за лесом, за полями, за мостами ждали реки, города и дороги…
* * *
Ольгерд молчал. Бескуд выглядел так, словно у него с плеч свалился тяжкий, но привычный уже груз, и теперь было не вполне понятно, что делать дальше: то ли наслаждаться свободой, то ли пытаться вернуть все обратно. Пришлось встряхнуться и взять инициативу в свои руки.
– «Будет он полон гнева, а не любви», значит? – деловито изрек Темный, постукивая пальцем по коленке. – А еще «все переменится»… Кажется, я понимаю, к чему был весь этот рассказ.
– И снова прошу, – Цадик еще колебался, – нет, умоляю даже: не надо в отчетах про Иисуса и Андрея. И про… метод. – Он поморщился и пояснил: – Я пообщался с другими бескудами. Никто не любит распространяться…
– Уговорил, – нейтрально, но веско изрек Ольгерд. – Обойдемся канцеляритом. Мол, стало известно о пророчестве. Откуда? Кто? Что? Не наше дело. А вот Фазиль, жук, что-то знал… – сменил он вектор беседы. – Чувствовал что-то, старый хитрец. Стоит пообщаться с главой Светлых, как полагаешь?
На лице бескуда отображались всецелая поддержка и горячий энтузиазм. Он вскочил, поставил пустую чашку из-под кофе и собрался выметаться из кабинета, дабы не мешать начальству, когда глава Темных щелкнул пальцами.
– Василию я бы на твоем месте сказал. – И на поскучневший взгляд сотрудника ответил уже мягче: – Все-таки он твой друг.
А друг – это такой человек, который заслуживает искренности.
Друг – это святое.
[1] Череп (лат.).
[2] Воспаление мозга (лат.).
[3] Опухоль (лат.).
[4] Большая политика (фр.).
[5] Мерзость (чеш.).
Гостья из прошлого
Отчеты Ольгерд любил.
В них, как нигде, проявлялась его тайная страсть: выстраивание аккуратного, отутюженного, во-шеренгу-становись-квадратного Порядка и безжалостное курощение вольного Хаоса, творящегося вокруг. Несмотря на свою Темную природу, в душе глава Дневного Дозора города Воронежа был педант. И терпеть не мог те из проявлений разгульной свободы, которые привносили в его картину мира неожиданности и непредвиденности. Впрочем, признавался он сам себе, скорее всего дело было в нарушении оным Хаосом глубоко личного комфорта одного занудного и скучного Иного второго уровня. Так что ребус в целом сходился.
Но бывали, случались в подобном подходе труднообъяснимые на первый взгляд сбои. Словно под иглу старинного проигрывателя попадала не аккуратная дорожка виниловой грампластинки, а пересекающая диск царапина, вызывающая оглушительный щелчок в динамиках и недоумение слушателя. Как, например, когда Ольгерд прыгнул на Обвальщика, спасая Фазиля и подставляя собственную шкуру под нож. Или еще раньше, гораздо раньше, когда… Конкретная дата ускользала от памяти, к стыду шефа Темных. Он даже тайно посетил мать Олега, а потом попытался отправить останки его отца на генетическую экспертизу, но могилу обнаружить не удалось. Все остальное вроде сходилось – и в то же время путалось. Особенно воспоминания.
