– Ада. Адельхайда фон Рихтхофен, если полностью. Но здесь, как правило, Ада.
– Значит, Германия, – кивнул своим собственным мыслям собеседник. Он взял небольшую банкетку и сел рядом с креслом гостьи. – Тогда зовите меня Никлаус. Я привык.
– М-м-м… – Дозорная склонила голову набок, отщипывая виноградину с плети. – Не Германия. Россия. Красноярск. Сама я родилась в Германии, да. Правда, очень давно. А вы?
Проигнорировав вопрос, Никлаус нахмурился и пожевал губами.
– Красноярск? Такого еще не было… Как же вас сюда занесло? Впрочем, – спохватился он, и морщины на высоком загорелом лбу сложились скорбно, безысходно, – кто бы говорил… Вы ведь Иная?
Едва заметно вздрогнув, Ада подавила желание тут же уставиться на мужчину сквозь Сумрак. «Забыла, забыла!» А ведь первым же делом стоило бы! Она мило улыбнулась очередной виноградине, надкусила ее и только теперь покосилась на хозяина, подняв веками собственную тень.
Удивительно. Ни малейшего признака Инаковости. Самый обычный человек. Видит Иных? Впрочем, другие вопросы были важнее.
– Конечно, – светски мурлыкнула девушка. – Светлая Иная, третий уровень, Ночной Дозор. И строго говоря, я ехала с дежурства домой. Не то чтобы я не люблю гостей – или ходить в гости, – но… – Она сделала округлое движение ладонями, надеясь, что это сподвигнет собеседника на объяснения.
Так и вышло.
Старик снова вздохнул. Тоже потянулся тонкими, ловкими пальцами к винограду, оторвал сразу небольшую веточку, кинул пару ягод под аккуратно остриженные усы. И заговорил:
– Давным-давно я жил в городе Миры, что в Ликии, бывшей на то время провинцией Бизантиума. Течение оной жизни моей было покойно и праведно – как мне тогда представлялось. С детства я рос человеком набожным, тянулся к вере и знанию, помогал больным, бедным и немощным. Вскоре по вхождении в возраст меня возвели в сан священника, а позже и епископа. Впрочем, мало что изменилось с тем для меня – разве что ответственности стало больше. Ибо слово, сказанное простым человеком, и то может вызвать волнения в людях; так малый камешек, брошенный в покойный пруд, порождает рябь и замутнение водного зеркала. А слово, сказанное пастырем, опасно вдвойне.
Он улыбнулся каким-то воспоминаниям и продолжил:
– Однажды мне даже удалось спасти моряка, упавшего во время шторма с мачты на палубу. Ничего особенного, никаких чудес я не совершал. Просто придержал его голову, облегчив дыхание, прислушался к биению сердца, перемотал сломанные ребра, порезав плащ на… как вы говорите, «бинты», да? Однако слухи пошли, и меня прозвали Чудотворцем.
Ада внимала, стараясь не выдавать потрясения. Тот самый святой Николай! Если, конечно, все сказанное – правда. Как именно следовало подвергнуть слова старика проверке, она еще не придумала, но это получался уже следующий этап. Сначала нужно было собрать данные.
Поэтому она снова улыбнулась, налила себе из кувшина, предварительно глянув сквозь Сумрак – мускат из Киликии, надо же! – и пригубила. Никлаус же излагал далее:
– Потом еще была та история в Андриаке и странные сны префекта Аблабия… Готов поклясться именем Господним, что я не имел к ним никакого касательства! – Он потер переносицу и улыбнулся собеседнице. – Просто у кого-то оказалась неспокойная совесть. Но тогда все закончилось хорошо.
Возникло молчание. Колыхнувшись, сагум зашуршал по банкетке.
– Уже на исходе моих дней, – потемнев лицом, старик как-то даже сгорбился на своем сиденье, – ко мне пришел гость. Назвался апостолом Андреем. И сказал, что я Иной.
Вот тут дозорная не удержалась и все-таки поперхнулась вином, мысленно успев извиниться перед благородным напитком. Количество легендарных, а в данном случае библейских персонажей в этой истории росло с каждой строчкой! Подчинять эмоции контролю становилось все сложнее.
– Тот самый Андрей? – прохрипела девушка сквозь кашель. Хозяин протянул ей льняную же салфетку и деликатно отвернулся.
– Тот самый. – Голос, отражаясь от разномастных стен залы, звучал странно, чуждо. – Он рассказал мне об Иных. О Свете и Тьме. О сущности Силы и о творимых ею чудесах. А еще… – Почудилось, или что-то в звучании фразы дрогнуло? – …еще он рассказал о том, кем на самом деле был Иисус Христос. Серьезное, знаете ли, испытание для глубоко воцерковленного.
– Вы поверили? – все же не смогла не уточнить Ада. Взгляд Никлауса вернулся к ней, глаза уставились в глаза.
– Вы бы тоже поверили. Даже если отбросить все явленное и сотворенное этим эмпузой…
– Кем?
– Сейчас их, кажется, называют вампирами, – последовал вежливый ответ. Дозорная снова изумилась:
– Хотите сказать, что апостол Андрей, ученик Христа, был низшим Темным?
Старик пожал плечами.
– Нет никого значения в том, чего я хочу. Было то, что было. Адир-рыбак, как он называл себя порой. Andreas Piscatoris, как в своих текстах именовали его ученые мужи и скрипторы. Кстати, я бы не счел его низшим. И Темным бы полагать не стал. Ведь он хотел обратить меня к Свету…
– Подождите. Подождите… – Ада подняла руку с бокалом, а вслед за ней и левую бровь. – Вы хотите… – Она закашлялась. – Вы говорите, что апостол Андрей Первозванный, первый и возлюбленный ученик Иисуса Христа, того самого, который, как знают все Иные, был Нулевым Светлым, а то и самим Светом в человеческом воплощении, оказался вампиром, то есть представителем Темных… – Девушка перевела дыхание. – И при этом все равно топил за Свет. Ничего не упустила?
– Какая у вас любопытная… лексика, – снова улыбнулся Никлаус. – Да, все так и было.
– Но ведь вы сами – человек, – осторожно произнесла магичка, на всякий случай еще раз просканировав ауру мужчины. Тот поморщился.
– Вам виднее. Вы первая Иная, которую я вижу за столько… веков. Но да, почему-то я знаю, кто вы.
Он вздохнул в который уже раз и прошептал:
– Наверное, потому же, почему я заперт в этом доме.
* * *
– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики. Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем, возможно, дело было не только в расписании месс.
Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли «упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную землю?
А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия казалась епископу вполне убедительной, правда…
…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но все равно было как-то не по себе.
