Большинство вокруг было в смущении и испуге. Немногие были довольны и победительно посмеивались. Шла по коридору пучеглазая женщина с очень большим бюстом, с листом «Правды» в руках.
Юрка кинулся ей навстречу.
— Ногаева! Ты разве тоже здесь?
— А как же. Со следующей за вами партией выехала.
И с гордостью она рассказывала своим спокойно-уверенным, как будто не знающим сомнений голосом:
— Мы на эту левую провокацию не поддались с самого начала. Стали середняков раскулачивать, — мы сейчас же: «Стой!» Сельсовет нас слушать не хотел, но мы заставили. А про Оську Головастова написали в наш заводский партком, что он вполне дискредитует звание пролетария. И что ж бы вы думали! Заказным письмом послала, — и не дошло! С оказией потом второе послала. На почте тут письма перехватывали!
Юрка слушал с неподвижным лицом.
* * *
Вышли с Нинкой на улицу. По деревянным мосткам шагал подвыпивший мужик с газетой в руках. Потряс ею перед носом Нинки и Юрки, засмеялся.
— Против вашего брата газета писана!.. Ой, вот так газетинка! Три рубля заплатил на базаре за нее, и не жалко. Стоит того!
Все экземпляры газет были расхватаны крестьянами моментально. Приезжали из деревень все новые мужики, специально, чтоб купить газету. Перепродавали номер за пять, за восемь рублей.
Юрка и Нина ехали назад. В деревнях звучали песни и смех. Нинка вдруг рассмеялась и радостно потерла руки:
— Вот теперь поработаем!
Навстречу трусила лошаденка, в розвальнях сидели Оська Головастое и Бутыркин, оба с бледными, растерянными лицами. Тут же милиционер. Юрка соскочил с саней, подбежал, хотел поговорить, но милиционер не позволил:
— А-рес-то-ва-ны…
Юрка завез Нинку в Полканово и поехал к себе в Одинцовку. Там, в барском доме, тоже было общее смущение. Ведерников чесал в затылке, губы его закручивались в сконфуженную улыбку.
— Маленько перегнули, это что говорить. Засыпались! Лелька неподвижно глядела в окно.
* * *
Вечером под сильными ударами кулака затрещала Лелькина дверь. Лелька была одна. Вошел Юрка. Был очень бледен, волосы падали на блестящие глаза. Медленно сел, кулаками уперся в расставленные колени, в упор глядел на Лельку. И спросил с вызовом:
— Ну? Что?
Лелька удивленно приглядывалась к нему.
— Что это ты… какой?
— Ну, что, говорю? Правильно мы тут с вами поступали или неправильно?
— Неправильно, Юрка.
— Не-пра-виль-но… Ха-ха! Непра-авильно? — Он вцепился взглядом в глаза Лельки. — Сволочь ты этакая! Чего ж ты меня в эту грязь втравила?
Лелька теперь только сообразила, что Юрка глубоко пьян. В комнате стоял тяжелый запах самогона. Она отвернулась и, наморщив брови, стала барабанить пальцами по столу. Вдруг услышала странный хруст, — как будто быстро ломались одна за другою ледяные сосульки. Лелька нервно вздрогнула. Юрка, охватив руками спинку стула, смотрел в темный угол и скрипел зубами.
— Ох, тяжело! — хрипло заговорил он. — Понимаешь, бежит по талому снегу… А я, как проклятый, гляжу в сторону и лошаденку подхлестываю. А он, понимаешь, все бежит, не отстает. Босой.
Юрка судорожно сжал спинку стула и еще сильнее заскрипел зубами. Лелька подошла к нему. Уверенная в своем обаянии и всегдашнем влиянии, ласково положила ему руку на плечо.
— Юрка, слушай…
Он сбросил ее руку с плеча и вскочил.
— Отойди… гадюка!.. У-ух!! — Юрка отнес назад руку со сжатым кулаком. Так бы и залепил тебе в ухо, чтоб торчмя головой полетела на кровать… Лелька!
Падающим движением подался к ней, схватил за запястья.
— Лелька! — Задыхался и со страданием смотрел на нее. — Выходит, можно было вас и не слушать… Можно было… п-плюнуть вам в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь покой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу… Бежит босой по снегу: «Дяденька! Отдай валенки!..» А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя в душе не тронулось?
Он так крепко сжимал Лельке руки, что они совсем занемели.
— Не тронулось, а? А ведь ты — женщина. У тебя свои дети могут быть… Вот Нина, сестра твоя. Даже против героя с Красным Знаменем, и то пошла. Есть, значит, в душе… добросовестность… А у тебя что?
— Юрка, пусти руки. Мы с тобою обо всем этом поговорим, когда ты проспишься.
— Не спать уж мне теперь. Боюсь я спать… Все мальчишка этот… Следом бежит. У-у, черт!!
Он отбросил руки Лельки и, шатаясь, направился к двери. Вошел Ведерников. Юрка насмешливо оглядел его.
— А-а… «Пролетарское сознание». Остановился на пороге, гаркнул:
— Здесь погребен арестант Иван Гусев, трех лет!
И вышел…
До поздней ночи он одиноко шатался по деревне, рычал, буянил, скрипел зубами и бил себя кулаком в грудь. Потом исчез…
Через день на ветле у околицы нашли его труп висящим на веревке.
1928–1931
