Снова кивок.
Не представляю, как можно в таком юном возрасте столько всего объездить. Я и сама – дочь военного, мы много перемещались по гарнизонам, от Коннектикута до Техаса, а теперь жили на окраине Нового Орлеана, но по сравнению с путешествиями по Европе это ничто. А тем более когда твоя мать – итальянка, да еще и художница в придачу. Я очень любила Мередит, однако отнюдь не от нее я унаследовала любовь к слову.
Отложив альбом с видами Барселоны, я взяла какой-то блокнот. Он был весь испещрен набросками.
– Это нельзя. – Лори выхватил его у меня из руки, я не успела даже перелистнуть страницу.
Мне еще сильнее захотелось заглянуть в блокнот.
– А что там?
– Мои рисунки, но они так себе.
И он убрал блокнот с глаз. Я не стала протестовать. Когда-нибудь, когда мы подружимся, может, он мне его покажет.
Я прошла в другую часть комнаты, ближе к кровати. Там высились целые стопки графических новелл на незнакомых мне языках. Рядом стояли пустые баночки от кока-колы и два бокала – как я поняла, с водой. На ночном столике поверх журнала GQ лежал бумажник, набитый карточками и чеками. Я повертела его в руках и принялась рассматривать карточки. Зачем держать столько всяких карт? Подарочная карта из «Урбан Аутфиттерс», перфокарта из булочной «Панера», визитка с фамилией какого-то риелтора.
Я не успела полностью удовлетворить свое любопытство, как Лори окликнул меня:
– Зачем ты роешься в моем бумажнике?
Я слегка смутилась.
– Так просто, решила посмотреть. – Я пожала плечами и повернулась к нему.
Он держал в руках тарелку с пирогом, но не выглядел рассерженным. Губы его расползлись в полуулыбке.
– У вас здесь что, принято лазить по бумажникам? Типа взять и проверить, что там внутри? – поинтересовался он с усмешкой. – То есть это нормально, если я возьму твою сумочку и загляну в твой кошелек? – Лори опустился на узкий диван.
– У меня и сумочки-то нет.
Наверное, если бы кто-то повел себя так, как я, мне показалось бы, что человек лезет не в свое дело. Бумажник сразу потяжелел в моих руках, и я уронила его на ночной столик.
– У меня три сестры. – Я усмехнулась про себя. – У нас в доме вообще нет личных границ. Прости. – Я отошла от ночного столика и попыталась занять себя чем-нибудь другим.
– А ты знала, что в русском языке не существует слова «приватность»? – спросил Лори.
На диване было достаточно места для двоих, и я села на краешек с другого конца. Нас разделяла оранжевая подушка с лисьей мордочкой. Я положила ее на колени и погрузила пальцы в мягкий искусственный мех. Сперва я подумала, что он случайно где-нибудь это вычитал, но потом вдруг кое-что вспомнила.
– Вообще-то знаю, – с гордостью сообщила я.
Лори резко повернулся ко мне:
– Что, правда? Откуда?
Кажется, не поверил, и мне стало смешно.
– Однажды прочитала в книге.
– В какой?
– «Медный всадник»
[5]. Это…
Лори подскочил на диване.
– Я знаю! Любимое произведение моей мамы. Все три книги. Я прочел прошлым летом.
– Не может быть.
Лори оказался самым интересным из всех мальчишек, которые мне когда-либо попадались.
– А вот и может. В итальянском варианте вырезана часть текста, представляешь?
Мне нравилось его воодушевление. Я тоже легко загоралась, но Мэг всегда укоряла меня этим. Она говорила, что взрослые люди так себя не ведут. Если уж Лори не был взрослым, тогда я – тем более.
– Как же так? Почему?
– Без понятия. Вырезали, и все.
– А о чем мы только что разговаривали? – У меня затуманилось в голове, когда я попыталась припомнить, что было до того, как я присела к нему на диван.
– Да какая разница? Давай поговорим о твоей маме и тете. Они ведь сестры?
Я рассказала ему наши с сестрами теории о том, что произошло между тетей Ханной и Мередит. Рассказала даже больше, чем нужно, но почему-то меня это не беспокоило. Мельком я подумала о Мэг и о том, как Ривер над ней издевался после расставания. Нельзя было забывать о том, что мальчики – это, конечно, важно, но ты сам все-таки важнее. Я хотела сделать карьеру, чтобы ко мне относились всерьез, и не представляла, как можно быть чьей-то женой и только этому и радоваться. Вряд ли, думала я, существует на свете человек, который понравился бы мне настолько, чтобы делиться с ним пультом от телевизора.
Пока я говорила, у Лори дважды зазвонил телефон, а когда я ненадолго умолкла, он сказал:
– Это мама, – и улыбнулся, как улыбаются парни на обложке журналов.
В курсе ли он сам, что похож на страдающего музыканта или бедствующего актера? Лори был ухоженный и холеный, точно сын какого-нибудь политика, и в то же время остроумный, как сын бармена. Я не сводила глаз с его губ, пока он делился подробными воспоминаниями о Риме и Бостоне и о том, что оба города ему одинаково нравятся. Хотелось бы знать, как выглядели девчонки, с которыми он встречался. Я, конечно, не утверждаю, что красивые девочки все глупые. Скорее красивым обычно не приходится полагаться на ум. Им достаточно внешности.
Интересно, у парней так же? Как-то раз Мэг мне сказала, что симпатичным девочкам легче живется. Я ей тогда не поверила, да, наверное, никогда с этим не соглашусь. Мне просто хотелось узнать, были ли те девчонки, с которыми встречался Лори, интересны в общении. Оговаривать всех красивых девчонок было б, наверное, несправедливо, но я, учитывая свой скудный опыт, была вынуждена исходить из стереотипов.
Прошло несколько минут, и Лори завел новую тему:
– А как тебе школа?
Я невольно поморщилась.
– Терпеть ее не могу. Мечтаю стать журналисткой или писательницей, либо завести собственный бизнес, или все сразу.
Лори изменился в лице, и мне показалось, что он что-то хочет сказать, но он сидел и молча барабанил пальцами по губам. Я тоже так делала, когда была помладше, и из-за этого у меня вокруг рта была жуткая сыпь. Мэг меня этим дразнила, а Эми говорила, что у меня болезнь. Наверное, в мире есть два типа людей. Нет, все же три, включая добрую Бэт, которая помогала мне перед сном мазать сыпь кремом.
Я рассказала Лори о школе и наших учителях. В основном о мистере Гикле, который вышвырнул меня из газеты и низвел до оформления школьных альбомов. Лори смеялся и негодовал, особенно когда слышал про мистера Гикла с багровыми щеками и волосатыми пальцами.
