Озабоченные врачи, констатировавшие многоочаговый инфаркт, хлопотали над Пикулем. Состояние его не улучшалось.
Заключение медиков: надо срочно ехать в больницу.
— Я еду с тобой, — склонившись над ним, прошептала я.
— Доченька, не расстраивайся, я сильный, выкарабкаюсь, — слова давались Пикулю с болью.
Его поместили в реанимацию первой городской больницы, расположенной совсем рядом с домом. В реанимацию меня не пустили.
Был пятый час утра — день только зарождался… Я шла домой и в ушах у меня звучали слова Валентина, сказанные при расставании:
— Забери меня отсюда, я хочу в военно-морской госпиталь.
Придя домой, несмотря на раннее время, позвонила хорошо знакомым военным медикам — Ефиму Михайловичу Крепаку и Владимиру Корнеевичу Малышко. Утром они уже были у Пикуля и, ознакомившись с состоянием дел, дали совет отговорить Валентина от нерационального шага.
— Во-первых, не довезём, но главное — здесь аппаратура лучше госпитальной, — аргументировали они. Но хорошей здесь была не только аппаратура.
Доктор Алексей Фёдорович Пруткин неделю не отходил от постели больного Пикуля. Его первоначальная грубоватость по отношению ко мне быстро нашла понятное объяснение. Профессиональные и человеческие заботы о Пикуле превалировали над этикетом.
Более месяца Валентин Саввич не покидал реанимационную палату. Вынужденная пассивность тяготила его. По согласованию с врачами я частично удовлетворяла его тягу к книгам. Под этим надо понимать то, что вместо книг для чтения я ежедневно покупала и приносила ему новые альбомы по искусству, которые он, не напрягая зрения и не перетруждая сердце, с удовольствием просматривал.
В это время для знакомства с Пикулем приехал из Японии господин Судзукава. Довольно хорошо знающий русский язык, Судзукава-сан имел намерение взяться за перевод сентиментального романа «Три возраста Окини-сан». Врачи посчитали такую встречу нежелательной, и все «международные переговоры» по этому вопросу провела я, вручив гостю от имени Пикуля, кроме всего прочего, и необходимую ему для перевода книгу, достать которую в близких к своей родине дальневосточных регионах он не сумел. Помог японцу выйти на Пикуля и сопровождал его в Риге Виталий Гузанов, как и Пикуль, — бывший юнга. Это моё знакомство с Судзукавой-сан и его очаровательной супругой Наокой положило начало переписке Пикуля с его заочным японским знакомым.
Когда было разрешено посещение больного, Пикуля часто навещали друзья и знакомые. Приходивший регулярно Юрий Данилович даже запечатлел на фотоплёнку Пикуля в эти не лучшие в его жизни дни.
Навещал Валентина Саввича и протоиерей — отец Леонид (Абашев), с которым у Пикуля завязались контакты с трагических дней похорон моего сына Виктора.
— Простите, — обратился ко мне в коридоре больницы молодой человек, — можно вас попросить передать цветы Валентину Пикулю? Нет, мы не знакомы. Я знаком только с его книгами, — дал пояснение на мой вопрос, как теперь выяснилось, читатель…
Во второй половине августа Пикулю разрешили потихоньку вставать. Первое же посещение туалета, совмещённого с курилкой, расстроило меня пикулевской несерьёзностью.
— Мне бы сейчас пару раз затянуться, и у меня бы всё прошло, — мечтательно проговорил он.
Спустя несколько дней Валентин всё же заставил меня принести ему одну сигаретку, ультимативно заявив, что при моём отказе он опустится до унижения и выпросит её у кого-нибудь в курилке.
Немного окрепнув, Пикуль совершал вояжи в курилку, совмещая приятное с полезным и неполезное с приятным: пообщаться с людьми и «подышать свежим дымом».
21 августа телеинтервью Татьяны Земсковой пошло в эфир. Многие больные с удивлением смотрели на экран, где на вопросы ведущей пространно и интересно отвечал писатель Валентин Пикуль, тот самый, с которым они недавно разговаривали в курилке.
Я смотрела передачу вместе со всеми в коридоре больницы, а Пикуль, верный своему принципу — не читать и не смотреть ничего о себе, — лежал в своей палате.
На следующий день многие подходили к Пикулю и говорили тёплые, душевные слова.
Пребывание в больнице продлилось до 8 сентября.
На перекрёстках, дорогах и тропинках
Наконец наступил тот долгожданный день, когда Валентина Саввича решили выпустить из больницы. Маршрут его был строго определён — он направлялся в санаторий Яунке-мери, в кардиологическое отделение, на долечивание.
Накануне отправки в санаторий Пикуля на один день его отпустили домой, чтобы собрать необходимые вещи. Отпустили с большой неохотой, и то только потому, что расстояние от больницы до дома не более 200 метров. Не торопясь, мы преодолели этот путь. Подойдя к дому, Валентин Саввич сказал мне:
— Видишь, какой я теперь стал ходок. Так не люблю быть для кого-то обузой…
Я пыталась его успокоить, но когда мы вошли в подъезд, меня охватило сильное волнение: лифт не работал. В этом году почему-то все механизмы были против Пикуля. С затаённым страхом (а вдруг что случится?), медленно, с большим трудом и напряжением мы поднялись на третий этаж.
Вошли в кабинет. Валентин Саввич обвёл взглядом корешки книг, положил руки на стеллаж.
— Ну вот, я снова с вами. Значит, будем жить и работать.
Осторожно перемещался Пикуль из комнаты в комнату, брал в руки то одну, то другую книгу и подолгу, будто впервые, рассматривал каждую…
Поздно вечером мы вернулись в больницу, чтобы утром под присмотром врача отправиться в Яункемери — курортный городок на Рижском взморье.
Доехали без приключений, если не считать того, что, немного заблудившись, долго не могли найти поворота с дороги на санаторий.
Никто нас не встречал, что меня немного разочаровало, а Пикуля обрадовало.
— Тем лучше, — заметил он, — я не приучен к излишнему вниманию, да и сам расшаркиваться не люблю…
Нас разместили в удобном и очень уютном номере. Утром разбуженный мною Пикуль отправился к врачу, которая строго-настрого запретила больному на период акклиматизации выходить за пределы санатория.
— Ну что я тебе говорил… — жаловался мне нуждающийся в сострадании супруг. — Меня снова посадят в клетку.
Несмотря на запреты врачей, мы всё же совершали небольшие прогулки за территорию санатория. Причину Пикуль объяснял понятными словами: «Голод — не тётка». Дело в том, что Валентин Саввич не ходил в столовую санатория, облюбовав для «кушательных» дел расположенную неподалеку шашлычную.
И главным было не то, что здесь он ел что хотел, гораздо важнее было то, что он ел, когда хотел. Подстраивать свой режим под чужой распорядок — это для Пикуля было невыносимо.
В расположенной через дорогу «шашлычнице», негусто заселённой шофёрским людом, Валентина в первый же день узнали.
