Ответ Валентина Пикуля гласил:
«Уважаемый тов. Хорев!
Вот уже три года гр. Мартынова обвиняет меня в том, будто я исказил правду о её брате, лейтенанте В. А. Мартынове, и первым в СССР сказал о нём неправду.
Напоминаю о датах. О роковой нерешительности Мартынова впервые в нашей стране написал контр-адмирал и Герой Советского Союза А. И. Колышкин ещё в 1964 г. (см. «В глубинах полярных морей», Воениздат, с. 176), а мой “Реквием…” появился в печати только в 1970 году…
В работе я использовал и записки В. Ю. Брамана, который в описываемый период находился в боевой рубке подле Н. А. Лунина и всё видел своими глазами. Эти записки В. Ю. Брамана были опубликованы в газете Северного флота “На страже Заполярья” под названием “Лунинцы” (публ. с 4 по 11 апр. 1969 г.). Браман, как очевидец (он был тогда командиром БЧ-5 лодки), судит Мартынова ещё строже и конкретно говорит о “нерешительности и несамостоятельности лейтенанта Мартынова”, по вине которого героическая К-21 чуть не погибла…
Наконец, совсем недавно Воениздат выпустил монографию “В студёных глубинах”, в которой коллектив авторов пишет (с. 131) буквально следующее: “Малейшая оплошность могла кончиться плохо для всего корабля… лейтенант Мартынов В. А. замешкался с погружением, и пулемётная очередь прошила лёгкий корпус. В следующее мгновение слева за кормою упали бомбы…” Далее авторы пишут, что после авиационной атаки Н. А. Лунин собрал в боевой рубке офицеров лодки, с которыми вместе и “разобрал оплошность лейтенанта… ”.
Казалось бы, всё уже ясно. Историки минувшей войны не пользуются моими романами для своих выводов. Между тем, по мнению гражданки Мартыновой, так получается, будто я написал свой роман, а теперь все историки повторяют мною сказанное. Нелепо и смешно думать, будто целый научный коллектив авторов списывал исторические факты с моего романа.
Уважающий Вас Валентин Пикуль».
Но, как увидим в дальнейшем, этот аргументированный отзыв, поглотивший само время, а на продолжительное время ещё и рабочее настроение, оказался никому не нужным…
В этом году Валентин Саввич познакомился с пародией Александра Иванова на свой роман.
Насколько занятный всё-таки этот литературный жанр. Даже захотелось немного о нём порассуждать. В пародии, как в большом корыте, есть корм на любой вкус. Там найдется пища всякому уму, вне зависимости от количества в нём извилин.
Часто пародия разбивает читателей на два диаметрально противоположных лагеря. Восприятие и дальнейшая реакция зависят от многих причин, которые характеризуются, если выражаться модным сейчас «абракадабрским» языком, направлением вектора социальной мотивации.
— Кто таков Пикуль? — вопрошалось в пародии.
Одни, восторженно брызгая слюной, перепевали фразу:
«Писарь он, грамотей анафемский… Все подушки перетряхнул, под все кровати зыркнул…»
Другие, улыбнувшись данной фразе, задерживали своё внимание на другой:
«Сочинитель, матушка, опосля нас проживаемый… Нас, людишек века осьмнадцатого, вдоль и поперёк изучимши…»
А вот к этому самому — «вдоль и поперёк изучимши» — уже никакая грязь прилипнуть не в силах.
Но от брошенной небольшой пародии пошли волны, «замочив тапочки» и пародисту, и объекту его внимания.
Пародию восхваляли и цитировали. С другого конца диаметра шли требования привлечь юмориста к ответственности за оскорбление знаменитого и любимого писателя.
В общем, было очень похоже на современность. На одних литературных улицах и площадях демонстранты держали лозунги: «Позор Иванову!», «Да здравствует Пикуль!» На других — всё было наоборот.
Но это, как многие уже, наверное, начали понимать, лишь пена.
Истина редко лежит на поверхности.
Выходу в свет пародии предшествовало письмо, адресованное Пикулю.
Вот его текст: «Дорогой и уважаемый Валентин Саввич!
Ваша уверенность, что Вы неуязвимы с моей стороны, не оправдалась!
Прилагаю свидетельство тому. Моё отношение к Вам Вы знаете.
Я делаю то, что не делал никогда и ни с кем (выделено мною. — А. П.). Посылаю Вам текст пародии.
Если пародия Вам не понравится, если Вы сочтёте, что публикация её (а ещё вопрос — напечатают ли?!) почему-либо несвоевременна или хоть как-то, хоть чем-то может Вам повредить, сообщите.
Любопытно мне было бы узнать и Ваше мнение.
Пока пародию знает (кроме меня, разумеется) один человек — моя жена…
Шлю я текст и нашему общему другу Д. Т. Хренкову.
Был в июне в Риге, выступал в концертах, звонил, но не застал.
Всех Вам благ, здоровья и успехов. Всегда Ваш Александр Иванов».
Думаю, что добрый, уважительный тон письма откроет читателям истину о взаимоотношениях двух литераторов.
— Пусть, конечно, публикует, — рассуждал Пикуль относительно темы письма, — это его труд, его работа. А навредить мне больше того, что уже есть, никто, кроме меня самого, не сможет.
И Валентин Саввич загадочно улыбнулся, по-видимому, мысленно примерив одежды пародии на «Фаворита».
Завтра…
19 июня утром я встала с каким-то беспокойством: приснился страшный сон: будто я примеряла, как саван, белую фату, украшенную таблетками анальгина. Подаю фату Марине, она её не взяла.
Не дожидаясь вечера, решила съездить к Вите, пока спит Валентин Саввич. Заехала на базар, купила фруктов, помидоров, пирожных и цветы. К моему величайшему изумлению, дверь открыла Марина, приехавшая без всякого предупреждения. Приехала не одна. По тому, как она представила своего кавалера, я поняла, что дочь уже не одна, что семьи у нас разные.
К Вите зашли три парня и пригласили его на море. Я сначала не отпускала — какое может быть море, когда завтра последний экзамен. Но он сказал, что проветриться не помешает. Так и ушёл с ребятами…
Вечером, во время программы «Время», раздался стук в дверь. По условному сигналу сразу определила: приехала Маринка. Я бросилась к ней навстречу.
Марина сказала, что Вити больше нет… Утонул…
Время остановилось…
Провал в памяти, пробел — в дневнике.
Я не знаю, что мне кололи, но как заторможенная сидела на берегу, напротив места, где море поглотило сына.
Работали водолазы, летали вертолёты…
Сына нашли через восемь дней — в день выпускного вечера.
Затем были похороны.
Я ничего не могу рассказать о Пикуле, помню лишь только кладбище, с которого вечером он меня увозил.
А остальное всё во мраке, слёзы застилают глаза…
Кладбище — дом. Дом — кладбище. Жить не хотелось…
