– Тогда скажи мне, ты знаешь, что это за место?
Я описала рощу бело-голубых деревьев из сна. Элайсси светло улыбнулась.
– Конечно, знаю! Священная роща иолай. Обитель усопших кельми. После смерти душа кельми перерождается в дерево иолай. А когда она готова раствориться в Едином, тогда ее древо засыхает, отпуская душу на волю.
– А в этой роще есть очень старые деревья? Ровесники Семайни?
– Да. Их очень мало, обычно душа освобождается намного раньше. Предания гласят, что деревья могут жить тысячелетия, когда нечто удерживает их души на земле.
Мне вспомнились многочисленные легенды моего мира о призраках. Их тоже что-то держало и не отпускало. Еле слышный шепот Семайни во сне: «Слишком слаба, надо здесь…» И переход в рощу.
Зачем призрак вручил мне пособие по некромантии? А потом показал место, где покоится его дух? По словам Элайсси, он до сих пор ждет освобождения, привязанный к этому миру…
Призрак хочет, чтобы я провела ритуал призыва и освободила его? Помогла уйти окончательно, слиться с Единым? Но как это сделать? А может, хочет поведать тайну? О том, что связывало Семайни с Владыкой Эльсаримом… Может, как раз эта тайна удерживает ее в мире?
– А где ты увидела эту рощу? – наконец поинтересовалась Элайсси.
Я отмахнулась как можно небрежнее, все еще не доверяя кельми до конца.
– Да на картинке в одной книге. Очень красиво: белые деревья с голубыми листьями, а кельми водят хоровод и поют.
Ее лицо вновь засветилось изнутри.
– Да. Так и есть. Ритуал похорон и отпевания души. Он очень красив.
С этим было не поспорить, хотя я в любом случае предпочла бы ритуал, связанный с жизнью, а не со смертью.
– Как твоя голова? – спросила я Элайсси. – Попробуешь переводить сегодня дневник Семайни?
– Да, конечно. Сегодня хорошо себя чувствую.
Я достала дневник, и мы засели за него. Книга по некромантии была спрятана глубоко под перину. Ее я тоже не собиралась показывать Элайсси.
Дневник переводился странно. Элайсси сумела разобрать несколько записей в начале и середине. Они были нейтральными и малоинформативными. Абстрактные мысли Семайни или описания совсем незначительных событий.
Через некоторое время кельми опять принялась напряженно тереть виски и жаловаться на головную боль. По ее словам, буквы плыли перед глазами, не складываясь в слова. Все это походило на своеобразные защитные чары. Будто некая магия не давала нам узнать что-то важное, прятала информацию от нашего восприятия.
Больше всего головная боль усиливалась при чтении последней четверти дневника. Я отняла его у Элайсси и проглядела сама. Меня заинтересовало слово с прописной буквы, которое все чаще и чаще повторялось в записях.
Я взяла перо и бумагу, скопировала его и показала Элайсси.
– Эльсарим! – ахнула она.
Я и не сомневалась. Было что-то сходное в письменности кельми и драконов. Как наша, русская кириллица сходна с греческим алфавитом. Поэтому я сразу заподозрила, что означает это слово.
Значит, неведомые чары не пускают Элайсси к записям об Эльсариме. Почему? Для этого Семайни намекала мне во сне призвать некромантским ритуалом ее дух в священной роще кельми?
Почему она окружила свое и его изображение брачной лентой народа кельми? Он надругался над ней, как все драконы поступают с кельми, прогнал, а она продолжала грезить о нем? Но тогда отчего его лицо на рисунке светилось радостью и добротой?..
Кельми ненавидят своих мучителей. Взять Элайсси, – на какие чудовищные поступки она пошла, чтобы отомстить Ральдарину! А Семайни просто фантазировала об Эльсариме, смягчала его черты в своих мечтах?
Или это были не мечты? Семайни действительно видела Владыку Драконов таким? Смеющимся, теплым, почти нежным? Может, этот рисунок родился раньше, чем Эльсарим совершил жестокие преступления, силой женился на сестре и узурпировал трон? Может, до этого он был женихом и возлюбленным Семайни? И этот секрет дневник пытается утаить с помощью насылаемой головной боли?
– Элайсси… А как твой народ объясняет проклятие? Почему вы не можете родить драконам детей? И почему так привлекательны для них, что они не могут вас не изнасиловать? А потом бросают. Так было всегда?
– Всегда, сколько помнит наш народ. Почему? Не знаю. Никто никогда не задавался этим вопросом. Нас учили избегать азрайлов любой ценой. Не спрашивать, отчего так происходит.
– А сколько вы себя помните?
Она запнулась.
– Шесть тысяч лет. Быть может, семь… или дольше.
– А сколько ваша раса существует? Азрайлен – двадцать три тысячи лет. Шестнадцать тысяч правили женщины, восемь – мужчины. Неужели вы младше?
Элайсси растерянно посмотрела на меня. А потом потерла виски.
– Я не знаю, прости… Голова разболелась. Что же это такое?!
Сочувствие к больной не заставило меня отступить. Я продолжала допытываться:
– А когда вы отказались от письменности? Почему?
– Н-не знаю… Нам никто не объяснял. Никто не задавал таких вопросов.
– Почему? – настаивала я. – Это же очевидные вопросы! Как вы могли не задавать их старшим? Не искать ответа, не строить домыслов и гипотез? В нашем мире люди строят миллионы домыслов о своем происхождении, историческом развитии, образе жизни. Стремятся объяснить каждую деталь существования, почему именно так, а не эдак. Пишут книги о богах и затерянных цивилизациях, придумывают мифы. Неужели у вас нет легенды, как взялось это проклятье? Жил на небе бог, был у него волшебный горшок. И дарил этот горшок изобилие и благодать всему миру. Прискакал зайчик, вскарабкавшись по ветвям Мирового Древа, влез в горшок и нагадил в него. С тех пор из горшка вместо приятных штук полезли какашки и вся наша жизнь стала сплошным дерьмом. Неужели в Коэлине нет таких мифов?
– Мифов – нет. Мы знаем истину. Мир родился из осколков Облака и Кристалла.
– А про ваше проклятие вы тоже знаете истину?
Она тряхнула головой.
– Ирина, я не могу. Прости, я схожу к целителю. Не понимаю, что со мной…
Зато я понимала. Правда о проклятии кельми покрыта неким ментальным блоком. Защитой, которая любой ценой не подпускает к правде. А призрак Семайни хочет меня к ней провести.
В голове начал созревать план. Но чтобы его осуществить, нужна помощь других людей. Вернее, нелюдей. В очередной раз придется открываться тем, кому до конца не доверяю. А выбора нет.
За пару часов до ужина ко мне заглянул Росио. Чтобы скорее выпроводить его, я притворилась злой и капризной стервой, с особой яростью попрекала парня хитрой игрой его хозяина, в которой я была марионеткой. Он пытался что-то объяснять, но под конец, похоже, списал мое дурное настроение на беременность и сбежал. А я еле дождалась ужина.
