– Жив ещё мой клиент, – донеслось от средней, которой Травмой кличут.
Яробор вышел вслед за ними, услышав сзади крик Лугоши.
– Дядька, ты пошто меня позоришь?! Что я, басурманка что ли, в мужском платье щеголять?! Да ещё в исподнем!
– Обвыкнешься, – ответил лесной бог.
– В исподнем?
– Все ныне так ходят, и ты ходить станешь, – бросил он не оборачиваясь.
– Не буду!
– Будешь! – резво развернувшись и встав нос к носу с ручейницей, громко сказал Яробор, – Покуда в городе этом ходишь, будешь как они! Дома как вздумается бегай! Я сказал своё слово.
– Дядька, – захныкала Лугоша.
Яробор вздохнул и подал ей руку, помогая вылезти из кареты.
– Не серчай, золотце моё, но так надо для дела. Обещаешь слушаться?
– Угу, – понуро кивнула девчушка, натягивая рубаху-футболку как можно ниже, но это у неё не очень получалось, да и глупо выглядело.
Впрочем, неважно. Все, кто был тут, смотрели куда-то вверх, не замечая ничего остального. Яробор поднял лицо к небу. Там, на шестом, ежели от земли считать, подоконнике стоял пухлый юнец, готовый прыгнуть, но никак не решившись до конца это свершить.
– Это его ты мне в дьяки пророчишь? – хмуро спросил лесной бог, глядя на это несуразное толстое чудо.
– А чем плох? – спросила Травма, начав разминать кулаки, на одном из которых был надет кастет. Она противно хрустнула шеей, и шмыгнула носом. – Либо он твой, либо мой, тут третьего мало вероятностей.
В рукав дядьке вцепилась Лугоша, забыв про своё короткое платье и обрезанные «шорты». Девчушка затаила дыхание, наблюдая за замершим с гримасой страха и отчаяния парнем.
– Он же убьётся, – прошептала она, – насмерть.
– Знамо дело, насмерть. А ты ещё хотела людей с летучей ладьи вместе с товарами на лету высаживать. Там повыше будет.
– Дядь, помоги. Дядь, я буду носить всё, что скажешь. Дядь, ты же можешь. Я даже в тереме твоём прибираться буду, – взмолилась девчурка, глядя неотрывно на бледного отрока.
– А что в нём прибираться? Он завсегда сам себя чистит.
– Дядь, – совсем дрогнувшим голосом, прошептала ручейница, а потом провела ладонью по мокрому лицу, вытирая слёзы.
– Эх, – вздохнул Яробор и осторожно отцепил Лугошины персты от своего рукава, а потом шагнул в сени.
Души людские издали чуялись, стены каменные не преградой были. Яробор быстро взобрался по высокой, уходящей выше деревьев лестнице, и остановился перед железной серой дверью, за которой тот прятался. Там трое мужиков ломали замок.
– Разойдись, – зычно сказал лесной бог, заставляя разбежаться работяг в стороны, и потянулся силой к двери.
Железо было в тягость. Вот ежели дубовые али сосновые доски, тогда сами бы отворились, впуская в избу. Но, всё же, любопытство, толкающее разузнать об этом толстяке, и чем может отрок пригодиться, придало мощей. Дверь сначала заскрипела, а потом выгнулась, выламывая добротные замки и засовы. Уронив на каменную плитку пару звеньев, оторвалась цепочка, которую нерадивый самоубийца повесил на створ.
Яробор шагнул, не сильно всматриваясь в убор избы, мимо тонкой склеенной из опилок двери, ведущей в кладовую с зеркалом, большой чугунной кадкой и странным фарфоровым стулом, журчащим, как вешний ручей. Шагнул прямик окну и сел на подоконник, глядя на парня снизу вверх.
– Я сейчас прыгну! – истошно закричал бледный темноволосый отрок, топчась на узком подоконнике, и держась пальцами за короб окна. – Я прыгну!
Яробор слегка перегнулся и посмотрел вниз. Да, далече.
– Прыгай, – пожав плечами, произнёс Яробор, начиная разговор-беседу. – Там тебя ужо заждались. Видишь вон ту особу в синей рубахе и красным крестом? То мора, племянница самой богини смерти.
– Всё равно! – надрывным голосом произнёс парень, высматривая глазами Травму. – Всё равно, все в конце концов сдохнут.
Яробор перевёл взгляд на стены и пол в избе. Чистые, метёные. Посуда вымыта и блестит. Значит, не грязнуля-замарашка, али не один живёт? Так и есть, с матерью, но и сам помогает. В глаза бросилось большое зеркало чёрного стекла в тонкой оправе во всю стену, ухоженно протёртое от пыли, а снизу у него тихо тлел рыжий огонёк. Паутины по углам тоже нет.
– Как есть, подохнут. Жизнь людская скоротечна, уж я-то знаю не понаслышке, – вздохнул Яробор. – Жизнь – это вечная битва, вечная страда́. Но ведь и человечишка может обрести бессмертие.
– Не надо мне о смысле жизни. Плевал я на всю эту хрень.
– Всё куда проще, – снова вздохнул лесной бог. – Жизнь имеет лишь один смысл – жить дальше, а вот то, как эту жизнь прожить, уже решает человек. Бессмертие может прийти, ежели твоя кровь продолжит жить после тебя. Ежели ты поможешь встать на ноги своим детям, внукам, правнукам. Ежели ты деяниями своими позволишь им жить лучше, или просто жить, вот для этого можно даже хоть в бой не на жизнь, а насмерть, хоть в пламя, хоть на край света.
– Я не могу дальше жить, – взвизгнул парень.
– А пошто так? Неужели из-за девки? – почти тепло заговорил Яробор, узнавая старую как мир историю.
– Я… я… а это…
– Не слышу.
– Я с ней в сети три месяца назад познакомился. Я как дурак влюбился. Потом в реале три раза ходили в кафе. Я всем хвастался, какая у меня классная девчонка. Мы даже целовались. А это такой пацан оказался. С грудью. Трап. Надо мной теперь все смеются, они мои вещи в универе выкидывают в сортир. Клей-момент на стул льют и за шиворот. Я так больше не могу.
– Парень? С сиськами? – опешил древний бог, не представляя такого зрелища, – Ну, тогда да, позора не оберёшься. Но ведь от позора можно и схорониться.
– Где? Там всем расскажут, и будет всё по новой.
– Где-где. Да хоть в лесу.
– Ты издеваешься?
Яробор поглядел на этого недоросля, а потом встал. Надоело его уговаривать. Дьяк нужен, с новшествами разобраться и совладать, да другого недосуг искать.
– Ты обдумай всё, пока падаешь, – произнёс Яробор, делая шаг ближе к отроку.
– Что? – не понимая, переспросил тот.
Яробор вздохнул в очередной раз и хлопнул парня по спине. Тот с истошным криком сорвался вниз, так что оставалось его только взглядом спровадить. А стоящая под окнами берёза послушно подставила под падающее тело ветви, смягчая полёт, да трава вспучилась не хуже толстой овечьей шкуры, принимая удар.
– Жив, хороняка, – усмехнулся Яробор, – целёхонек.
Позади кто-то захлебнулся стоном навзрыд. Яробор повернул голову, а там, в окружении мужиков стояла немолодая уже баба. Она прижала ладони ко рту и замерла в застывшем плаче, словно не веря, что её сын упал с такой высоты.
