– Соснов, – севшим голосом выдавил из себя Белкин, – ты… ты… Убью, тварь.
Ноги понесли меня по траве и упругой лесной подстилке. Я создал на ходу щит и улепётывал, что было сил.
Уже подбежав к кунгу, я встал, тяжело дыша и взявшись рукой за бок, а потом оглянулся. Но нет, Белкин, видимо, решил не преследовать. Всё одно, я никуда от него не денусь. Я протяжно выдохнул и сразу выругался, услышав громкое «квак!» под ногами. Даже отскочил от неожиданности.
Прямо передо мной стоял на задних лапах здоровенный лягух. Он шевелил горловым мешком и моргал своими выпученными глазами. Оранжевое горло ярко выделялось на фоне травы и сухой хвои.
– На хрен, – вырвалось у меня, – напугал, зараза.
Я хотел, уже было обойти этого работника переправы, сбежавшего с принудительных работ, но он внезапно заговорил, заставив снова выругаться.
– Челове-е-ек, – донёсся до меня совершенно мультяшный громкий голос, словно из сказки про теремок, – помоги-и-и.
Я скрипнул зубами, глянул на волкудлаков, занимающихся под руководством Володи тактикой, и опустил глаза на это блестящее зелёное создание, едва достающее мне до колен кончиком морды. Были бы здесь французы, они бы всплеснули руками при виде такого экземпляра. Ноги довольно мускулистые и, наверное, калорийные.
– Что тебе? – резко спросил я.
Разговор с Белкиным не прошёл даром, и во мне всё ещё кипел адреналин.
– Скажи-и-и госпоже-е-е. Скажи-и-и, квак, не нужно зли-и-иьтся.
– Какой, к чёрту, госпоже?
– Госпоже-е-е, – величественно произнёс лягух, словно желая меня поправить.
– Ладно, передам, – буркнул я, не желая вникать в эту сумасшедшую историю.
Не знаю я никакой лягушачьей госпожи и знать не желаю. Но догадываюсь, что он это про бесовку, заведующую строительством дороги через болотины. Я бы ей вместо помощи с удовольствием шею свернул.
– Челоове-е-ек обеща-а-ал, – торжественно проквакал лягух и прыгнул в сторону.
– Да, обещал, – пробурчал я тому вслед, – обещанного три года ждут.
Лягух вприпрыжку удалился к зарослям, исчезнув из вида, а я, наконец, завершил свой путь. На ступенях сидела Александра, гладя мурлыкающую Ольху. Всевидящая уже была не такая хмурая, но по-прежнему разговаривала очень скупо.
Я шагнул ближе, не зная, что и говорить.
– Что стряслось? – спросила она, словно и не знала уже.
– С папиком твоим немного поссорился, – уклончиво ответил я, старясь вести себя как ни в чём не бывало.
От Шурочки этого, конечно, не скроешь, но для всех остальных видимость спокойствия создать надо.
Александра улыбнулась.
– Яробор был здесь, – произнесла она.
Я молча ждал продолжения.
– Он проломил череп своему помощнику и принёс лечиться, – высказала Шурочка, чувствуя моё напряжение.
– Дикарь, – вырвалось у меня короткое и ёмкое слово.
– Не говори, – согласилась Александра, с улыбкой выпуская из рук Ольху.
Кошка спрыгнула и умчалась. Это у неё вообще стало привычкой при каждом приближении Марфы. Чужое создание непременно старалось потискать лесавку, и даже когда та один раз превратилась в медведицу, то метаморф всё равно лезла обниматься. Такой напор дикой дружбы выводил Ольху из равновесия, отчего она предпочитала ретироваться.
Метаморф снова подскочил ко мне с листком бумаги. Я вздохнул и принял его, разглядывая рисунки. Там опять были изображены странные безглазые ленивцы. Но стиль рисования на этот раз другой, больше схожий с церковным витражом. В центре листа круг. В круге нарисовано создание крупным планом. Остальной лист разделён на пять лепестков, где виднелись пейзажи чёрных лесов под тремя лунами. Метаморф честно старался разнообразить рисунки, и порой то там, то здесь мелькало озерцо или речка.
Потом послышались тяжёлые шаги, и я повернулся. К нам шёл бронированный голем, раскачиваясь как неуклюжий увалень, хотя это впечатление было ошибочно. Я видел, с какой лёгкостью он управлялся с КПВТ и своим щитом, вырезанным болгаркой прямо из борта старой БМП.
На плечах голема стайкой птиц сидели подростки. Соколина, Кирилл, Несмеяна и Вероника. Причём голем тащил в руках свежеокрашенный воздушный баллон. Все они ютились, вцепившись в выступы брони рукотворного гиганта.
К танковому баллону же были приварены многочисленные рукоятки и куча скоб, к которым цеплялись колечки облегчителей.
Я вздохнул, глянул на всякий случай в направлении штаба и сел за стол, положив пистолет и сумку с Полозом и артефактами. Сумка приоткрылась, и стали видны свернувшийся кренделем Полоз и чёрный шар. Я наклонился завязать распустившийся шнурок на ботинке, а когда выпрямился, то увидел, что метаморф держит на ладонях шар.
Я нахмурился и стал наблюдать. Мне было не особо интересно, что вытворит эта тварь с шаром, но и мешать не собирался. Тем временем Марфа закрыла глаза и поднесла предмет к лицу, словно собиралась поцеловать. Шар остановился в нескольких сантиметрах от её лица, а потом внезапно стал прозрачным и белым.
Это заставило меня выругаться и вскочить с места. Марфа же открыла глаза, а потом подула на артефакт, и тот полетел, став невесомым, как мыльный пузырь. Через несколько секунд он лопнул, как тот же пузырь, не оставив следа.
В голове замелькали мысли, но они не находили объяснения происходящему, и лишь когда метаморф снова взялся за пустой лист и стал рисовать, быстро и фотореалистично, как умел только он, моя спина покрылась холодным потом.
На рисунке изображался я, окутанный облаками пыли. Стоящий в проломе стены замка, а рядом лорд Бурбурка. Всё это происходило на Тике, и метаморф не мог видеть происходящего, тем более с такого ракурса.
А кто там был? С этого ракурса меня мог видеть только Мясник, шедший по моему следу там, за кромкой миров, и из которого я извлёк сферу. И получается, что Марфа сейчас получила память того Мясника.
Я стоял, а мир пошёл вокруг меня хороводом. Хороводом мыслей и предположений. Эта сфера, чёрная с фиолетовыми искрами, была частью Мясника. Такие же сферы находились внутри эмиссара. Такие же сферы стали вместилищем душ пленных из вертолёта.
Значит, чёрные сферы тоже чьи-то души. Но чьи? И зачем они им?
Глава 13. Яробор и изгонение бесов
Яробор в который раз стоял на крыльце и глядел на лес. Рука его гладила бороду, в то время как пред лесным богом бежали мысли.
«Недобро получилось с Ивашкой, но сладится. Может, и пить перестанет, а фляжку я при себе оставлю, такая вещь всегда сгодится. Туда можно и воды налить, можно и выменять ее на что-нибудь ценное, можно и подарить. Но это не дело сего часа, ноне надо с другой незадачей разобраться».
– Лугоша, яхонтовая ты моя! – позвал хозяин заимки ручейницу, которая все пыталась разобраться с несговорчивым капутиром. Прибор отказывался ей подчиняться, отчего девчурка только и делала, что в сердцах высказывала всякие непотребства. – Я тебе за бранные слова всю гузку солёной хворостиной высеку. Сидеть не сможешь!
