Поп быстрым шагом приближался к ним, держа в руке позолоченную книгу.
– Что, будешь меня далее упрекать, душегуб? – зло произнёс лесной бог, едва сдержавшись, чтоб не ухмыльнуться.
«Какие они, людишки, простые», – думалось ему в тот миг.
– Нет, – ответил поп, сверля супротивника взглядом. – Не хочу, чтоб эта девочка руки на себя наложила.
– Какая? – не понял Яробор, а потом глянул на ручейницу, и протянул, – А-а-а, нет. Лугоша тоже проклятая тварь, которую омутник сожрал четыреста лет назад. Она труп уже давно разложившийся, нечисть коварная, людьми по ночам питающаяся.
Поп перекрестился, а девица отошла на шаг в сторону.
– Дядька! Ты пошто меня позоришь? Я не ем людей. И я не гнилая. Я… Я… – она забегала по поляне глазами, ища нужные слова, – чисть, а не нечисть.
– Ах, да, – начал Яробор новую байку, – она царевна-лягушка. По ночам комаров жрёт и на болоте квакает, а днём пироги мне печёт.
– Дядька! – топнув ногой, засверкала глазами Лугоша.
Поп недоверчиво посмотрел на покрасневшую и поджавшую пухлые червонные губы девицу.
– Что-то ты наговариваешь на подростка, – наконец высказал он.
– Ну вот, и разберёшься сам, пока она тебя проводит, а я пошёл.
– Дядька! – снова послышалось за спиной лесного бога, но продолжения он не узнал, так как поднял туман прямо под ногами и исчез в нем.
Пусть разбираются, а ему дела ещё нужно успеть сделать.
Яробор вышел из тумана прямо перед теремом, а потом шагнул внутрь, начав колдовать. Из воздуха посреди поляны возник небольшой полосатый кабанчик. Он сначала вытаращился на хозяина терема своими почти человеческими глазами, а потом завизжал от испуга. Яробор же протянул руку, и колдовская сила потащила упирающуюся животину по траве к ногам лесного бога, так что осталось ухватить животину за ляжку и поднять над землёй.
На визг тут же выбежали Антон, Настя и этот юродивый.
Порося дёргался в руках Яробора, чуя гибель, но гибель не была в задумках, так как сделает только хуже. Но кровь нужна, и мясо сырое нужно. Но сие Яробор мог и так создать. Нехитрое это дело. Тяжеловатое, но не хитрое.
Второй рукою Яробор на ходу подхватил ряженого за шкирку и втащил в дом.
– Раздевайся, – буркнул хозяин терема.
– Зачем? – испуганно спросил отрок, побледнев и попятившись.
– В кровавом ритуале тебя буду пользовать, – ответил Яробор, зловеще улыбнувшись и бросив порося́ на пол.
Кабанчик чуть больше одного пуда весом упал боком, но встать не смог. Колдовская сила незримо придавила его к доскам, а потом поволокла в дальний угол, отчего порося забил ногами и завизжал с новой силой.
– О, господи, – послышалось со стороны Настьки.
– Не того зовёшь, – огрызнулся Яробор, – надо меня кликать и поминать. О, Яроборе, свет очей наших. Вот как надобно. Ещё раз брякнешь непотребство, я этот, выговор, объявлю тебе с лишением карманных денег. На второй раз в темнице на ночь запру. С Поседнем в обнимку будешь ночевать.
– Нашёл, чем напугать, – тихо проговорила жена электрика. – Этот старый медведь только храпом и напугает. Я его пирогами с вареньем зря, что ли, откармливаю?
– Цыц! – рявкнул Яробор. – Вот точно говорят, русскую бабу ничем не напугаешь. А язык всегда остёр. У-у-у, язва!
– Молчу, молчу, – отмахнулась Настька.
Яробор снова глянул на юродивого, что жался к стене.
– Раздевайся! – повторил он.
Женя быстро скинул с себя женские тряпки, оставшись стоять нагишом, прикрывая тонкими ладошками срам.
– Туда, к поросю́!
Отрок бочком попятился, а когда встал где нужно, хозяин терема тоже сделал шаг, развёл руки и звонко хлопнул в ладоши. Незримая сила сразу навалилась на отрока, отчего тот упал на колени, больно ушибив их и от этого вскрикнув.
«Ничего, до свадьбы заживёт», – усмехнулся лесной бог, продолжив волшбу.
В руках у него возникла чаша с горкой парно́й печени, и большой кувшин с кровью. Все это было точь-в-точь как у того порося, что бился в истерике у ног подростка, заполняя истошным визгом терем.
Яробор шагнул ближе и сунул этому подростку чашу с печенью.
– Ешь.
– Сырое? Я не смогу, – ответил Женя, и у него на глаза навернулись слезы.
«Ну, точно девка», – подумалось лесному богу, отчего он плюнул на пол.
– Ешь! Не то голову отрежу!
Отрок испуганно схватил печёнку и стал давиться ею. Печень была жёсткая и никак не давалась зубам. Ряженый лишь выдавливал из неё мякоть, сгорбливаясь от накатывающих рвотных позывов.
– Я не могу, – послышался сдавленный голос Настьки, и женщина, зажав рот руками, быстро убежала на улицу.
Яробор ухмыльнулся, а Женя вялыми движениями пытался грызть печень дальше.
– Хватит, – буркнул хозяин терема и сунул отроку под нос кувшин с кровью. – Пей!
– Я не могу, – сиплым голосом повторил голый подросток, по подбородку, груди и коленям которого текла багряная жидкость.
– Пей, а то заставлю вены вскрыть, и свою пить будешь.
Яробор сунул кувшин так сильно, что зубы Жени звякнули о глиняный край. Он начал давиться кровью вперемешку с соплями и слезами.
Но надобно колдовать дальше. Дождавшись, когда кувшин опустеет наполовину, Яробор поставил его на пол и снова хлопнул в ладоши, создавая на этот раз добротный морок. По телу притихшего порося пробежала едва заметная волна морока, а потом кожа его вспучилась и распалась, явив голые ребра, торчащие из кровоточащей раны. Рана была словно человечьими зубами заживо прогрызенная.
– Ни хрена себе, – скороговоркой выпалил Антошка, шарахнувшись в сторону, но Яробор ещё только начал колдовать и потому довольно ухмыльнулся.
Кожа на теле и лице Жени побелела и стала как у давешнего Бледнеца́. Глаза налились кровью, а потом вспыхнули алым огнём. Сквозь кожу на груди, аккурат над сердцем, тлеющим углём проступил знак, высвечивая тонкие подкожные жилки. Большая пятиконечная звезда в круге, а по её краям символы. То оказалось имя бесовки. Лилитурани-Пепельный-Цветок. Знак был подлинным. Яробор лишь подсветил его.
Женя продал душу. Продал в обмен на чистую любовь, но бесовка обманула его, заставив любить не тех. Заставив любить безответно и горестно, обрекая на вечное рабство. Хотя мужеложцем он и без того был.
Яробор сплюнул ещё раз. Отвратно для него сие.
Но надо колдовать дальше. Яробор сжал пальцы щепоткой, и изо рта Жени стали доноситься хрипы, перемешенные со звериным рычанием, как у того, кто речи лишён.
Лесной бог отошёл назад и пристально взглянул на сие действо. Не хватает чего-то для полноты. Он сделал жест дланью, и Женю откинуло на стену, ближе к потолку, где отрок остался сидеть, словно пол и стена поменялись местами. А следом туда же скользнул порося. По белену срубу широким потоком потекла кровь.
