— Лучше сначала по телефону. Чтобы я до приезда к вам уже составил собственное мнение. Тогда еще раз все расскажете, мы составим протокол, и вы свои показания подпишете. И жену попросите никуда не уходить, чтобы она тоже дала показания.
— Да бога ради, Виктор Вячеславович… Дело обстояло так…
Я честно все пересказал, не забыв упомянуть про травму Тамары и про то, что сразу из райотдела полиции мы поехали домой.
— Хорошо! — констатировал капитан Родимцев. — Очень все запутано, а поведение ночного дежурного и дознавателя вообще непонятно. Короче говоря, как только в моем распоряжении появится машина, я к вам выезжаю. Кстати, еще кто-то может подтвердить ваши показания? На автозаправочной станции должна быть дежурная, были там наверняка еще какие-то машины… Номер одной машины записал и упомянул в рапорте старший лейтенант Савельев. Но это машина иногородняя, большая фура. Искать долго…
— Да, там и фура стояла, и, кажется, пара легковых машин заправлялась.
— Попробуем найти, если дело того будет стоить. Короче говоря, ждите меня. Можете чайник поставить. От чая я не откажусь…
Просьбу о чае я воспринял всерьез и не пожелал угощать незваного гостя самогонкой. Самогонный аппарат у меня хороший, с сухопарником
[13], с двойной перегонкой. Конструктивно позволяет во время перегонки добавлять для аромата и вкуса любые ягоды, плоды или травы. Сам я при этом не большой любитель крепких напитков и делаю самогон только ради того, чтобы редких гостей угостить. Но мента, подумалось сразу, я угощать не буду. Только чаем, причем чаем магазинным, тогда как сам всегда предпочитаю пить иван-чай или, как его иногда называют, копорский чай, к которому Тамара добавляет сушеные в тени листья смородины и малины. Такой чай и для здоровья полезен, и мне лично больше по вкусу, чем магазинная краска, перемешанная с чайной пылью и непонятно каким сеном.
Чай в заварочном чайнике едва успел настояться, когда я в распахнутую форточку услышал на дороге звук двигателя автомобиля. Выйдя из дома и выглянув за калитку, я увидел вдали медленно проезжающий по деревне полицейский «уазик». Видимо, водитель искал людей, у которых можно было спросить, где найти мой двор. Но людей на этой улице найти сложно. Здесь сплошь стоят красивые и ухоженные современные дома московских дачников. Мой домишко в сравнении с ними совсем неприглядный, старый и мало приспособленный для благоустроенной жизни. Тем не менее мы жили именно в нем, как и другие деревенские жители, и не рвались к жизни более комфортной. Тамара, как и я, умела адаптироваться к любым условиям существования. Иногда я думал, что нам с ней хватило бы и небольшой землянки, вырытой во дворе. Главное, чтобы был Интернет, без которого я, кажется, уже не мог обходиться. Но это решалось легко с помощью простейшего смартфона. Совместных детей у нас с Тамарой не было, а мои два сына от первой жены, один из которых уже взрослый и самостоятельный, а второй заканчивает институт, стали прожженными горожанами, которых деревенская жизнь интересует настолько мало, что они даже по моей просьбе приезжают ко мне неохотно. Чаще ждут, когда я в город к ним выберусь. У старшего сына своя семья, он живет отдельно от матери. У него я, когда приезжаю в Москву, и останавливаюсь. Со вторым сыном, живущим пока вместе с матерью, вижусь редко. Только когда мы, договорившись, встречаемся в Москве у старшего. Но и ездить мне приходится нечасто. Для каждой поездки необходимо целый год деньги копить. Хотя бы на дорогу. Простому пенсионеру она недоступна. Ладно хоть, у Тамары пенсия военная, но и она не намного превышает гражданскую. У меня же с пенсией вообще какая-то странная история. В отставку я уходил с формулировкой: «Без права ношения воинской формы и государственных наград». Я о такой формулировке слышал как о форме приговора военного трибунала. Но мне объяснили, что это результат моей работы с совершенно секретными материалами. Тогда же мне оформили фиктивные документы. Выдали солдатский военный билет. Я потом уже заглянул в него и обнаружил, что ношу звание старшины срочной службы, а не подполковника. Но я хорошо понимаю, что такое длительная работа в спецслужбах и постоянное соприкосновение с государственной тайной, которая, согласно уставам, перестает быть тайной только через двадцать пять лет, и потому не возмутился. Выдали мне на руки и фиктивную трудовую книжку, где я вроде бы работал во многих местах на разных должностях, часто в других республиках большого СССР, никакого отношения к моей армейской службе не имеющих. Проверить эти данные в настоящее время было невозможно, потому что там все переменилось, начиная с власти. Это, как объяснили, для оформления гражданской пенсии. При этом, понимая, что без проверки всех сведений из трудовой книжки нормальную пенсию, хотя бы близко похожую на военную, мне не дадут, мне настоятельно рекомендовали завести пластиковую банковскую карточку, на которую мне постоянно будет перечисляться доплата за сохранение режима секретности. Догадаться было нетрудно, это — подачка для того, чтобы заткнуть мне рот. Я согласился, поскольку понимал, что иного мне никто не предложит, и подписал все бумаги, которые мне приказали подписать, не слишком внимательно их читая. Тогда я еще не считал себя «отработанным материалом» и не думал, что ко мне будут относиться именно как к «отработанному материалу». Во мне еще жила гордость за свою прежнюю армейскую жизнь. Со временем все переменилось. И мелкие подачки, которые мне перечисляли на пластиковую карточку один раз в квартал, причем суммы всегда были разные и колебались от тридцати шести до тридцати восьми тысяч рублей, не могли решить моих финансовых проблем, точно так же, как и еще более мелкие подачки со стороны Алексея Алексеевича Мягкова, нашего с Тамарой куратора в областном центре, к которому мы должны были время от времени обращаться для подтверждения того, что мы еще существуем, — это примерно то же самое, что условно-досрочно освобожденный уголовник, который обязан отмечаться в полиции по месту жительства. Но я понимал суть своей предыдущей службы и потому не роптал. Вообще куратор существует для всех сотрудников ГРУ, вышедших в отставку. Вернее, для тех, кто или имел соприкосновение с совершенно секретными документами, или же участвовал в каких-то секретных операциях. У любого может наступить момент саморасконсервации, когда уже невозможно держать внутри себя хотя бы часть какой-то информации. В такие моменты бывший разведчик обязан обратиться к куратору, который, как правило, напоит допьяна, даст возможность выговориться, а потом и спать уложит, и не забудет утром похмелить. Основной костяк кураторов составляют бывшие агенты-нелегалы, вернувшиеся в свою страну после длительной работы за границей. И часто кураторы имеют высокие звания, вплоть до генеральских, только никто об этом не знает, разве что по слухам. Куратор, точно так же, как и я, не имеет права на ношение воинской формы и государственных наград. Поэтому о настоящей его сущности приходится только догадываться. И, сколько я слышал, всегда кураторами были убежденные холостяки, часто сварливые старикашки, много знающие, но никогда не выказывающие своего мнения по какому-то вопросу вслух. По большому счету мне с этим происшествием на автозаправочной станции следовало бы обратиться к куратору, который через головную контору Службы вполне в состоянии замять вопрос. Хотя я уже решил, что если обратиться к куратору все же придется, то он узнает только то, что произошло на самой автозаправочной станции, а о происшествии на границе областей я, естественно, словом не обмолвлюсь. Но до разговора с куратором, доехать до которого я не в состоянии из-за недостатка бензина и денег на бензин, я должен был встретиться с капитаном Родимцевым и выяснить, чем мне все это грозит.
