Я собирался пойти на многолюдное собрание в мечети с одним датско-сомалийским другом, ехавшим со мной из Орхуса. У него тоже в Бирмингеме был родственник — двоюродный брат Ахмед Абдулкадир Варсаме.
Варсаме был худым подростком, ходившим опустив веки, словно в спячке. Резцы у него торчали вперед.
Выступления его вдохновляли.
— Я пойду. Обязательно пойду.
— Машаллах. В этом мы похожи, — ответил я. Так завязались длительные и важные отношения. Я рвался в Сомали, как никогда прежде. Меня убеждали рассказы в электронных письмах об убийстве «неверных», преимущественно эфиопских солдат. Два моих товарища по учебному кружку Саны уже воевали в Сомали — датский обращенный Али и американец Джехад Серван Мостафа. Мостафа написал мне, призывая встать в их ряды. «Мы побеждаем!» — писал он.
Варсаме пригласил меня на обед в сомалийско-йеменский ресторан: там был человек из «Союза исламских судов». Он приехал в Великобританию три года назад и получил статус беженца, а теперь отчаянно рвался домой, чтобы сражаться с эфиопами, но у него не было денег на билет.
Я быстро подружился с этим пареньком. На меня произвела впечатление его одержимость джихадом. Я частенько заглядывал в его квартирку у мечети Смол-Хит. Украшением комнаты служил допотопный кожаный диван, заваленный конспектами по электронной технике. Но говорить будущий инженер-электронщик мог только о войне с эфиопами и освобождении своей страны. В октябре 2006 года защищающие жалкое правительство Сомали эфиопы начали наступление на восток
[89]. Из новостей и писем друзей нам было ясно, что они нацелились на Могадишо. Одновременно в Йемене, на другом берегу узкого Аденского залива, армия двинулась на боевиков, считающихся пособниками «Союза исламских судов».
Рано утром 17 октября мне, рыдая, позвонила жена одного из моих товарищей по учебному кружку Саны Кеннета Сёренсена. Его, Самульски, двух молодых австралийцев и моего британского друга
[90] Рашида Ласкара арестовали. Их обвиняли в контрабандной поставке оружия «Союзу исламских судов» от мятежных племен Восточного Йемена. С йеменской стороны поставку организовал Абдулла Мисри, автодилер и финансист «Аль-Каиды».
Зная нравы йеменской службы безопасности, я опасался, что в тюрьме Сёренсена и товарищей будут пытать. Я обещал жене Сёренсена постараться придать дело огласке в Дании. Я попросил своего друга Наджиба свести меня с телевизионщиками, и на следующий день они писали мое интервью для Второго канала датского телевидения.
Встреча с репортерами состоялась в галерее торгового центра в Орхусе. Я понимал, что интервью сократят, и старался говорить лаконичнее. Я утверждал, что Сёренсен невиновен. Он мой друг, учит арабский и с боевиками не связан. Датское правительство должно добиться его освобождения или как минимум доступа к нему консула.
На самом деле я подозревал, что он вовлечен в контрабанду, хотя не знал, насколько она масштабна. Мои подозрения усилил арест в Йемене еще одного моего приятеля из числа датских радикалов, Абу Мусаба аль-Сомали. Его семья приехала в Данию и получила статус беженцев, когда тот был ребенком, но он вернулся в Сомали и вместе с другими иностранными боевиками «Союза исламских судов» курсировал между Могадишо и Йеменом. Ему дали два года тюрьмы за контрабанду оружия.
Сёренсену и другим повезло — в декабре их освободили и депортировали
[91]. Но мое телевизионное интервью заинтересовало датские власти.
Туманным дождливым днем в моей квартире в Орхусе раздался телефонный звонок.
— Мартин Йенсен. Из ПЕТ, — сухо заявил голос.
ПЕТ (РЕТ) — датская служба безопасности и разведки, а в системе государственной власти — подразделение полиции.
— Нам нужно с вами поговорить. Мы можем встретиться?
— Нет, — сказал я. — Нам не о чем говорить. Вы воюете с исламом, а мы защищаемся. И вы можете быть «Моссадом», ЦРУ. Меня могли просто сдать. Вот так.
Я пытался успокоиться, но не мог. Они знали, куда я собираюсь ехать? Прослушивали мои телефоны и отслеживали Интернет? Одна из группировок Саны назвала меня своим лидером? Власти Йемена предоставили МИб или ЦРУ доступ к своим новым задержанным?
В конце концов, мы договорились, что я приеду в местный полицейский участок. Но сначала я позвонил маме. Я должен был с кем-то поделиться, а жену тревожить не хотел.
— Мама, я не могу говорить об этом по телефону, но со мной хочет встретиться ПЕТ. Я просто хочу тебе об этом сказать, если со мной что-нибудь случится.
Она вздохнула. Я словно увидел, как она поднимает брови и качает головой, смиренно принимая новую перипетию в жизни своенравного сына.
— Хорошо. Будь осторожен, — сказала она.
В зале служебных совещаний меня ждали два агента: первый — высокий и хорошо сложенный — назвался Йенсеном, второй — толстый и лысый — смотрел в окно и курил. Чуть за сорок, а двигался с трудом.
Йенсен подвинул мне открытую бутылку кока-колы.
— Я не буду пить, она открыта. Вы могли туда что-то подсыпать, — сказал я нарочито театральным тоном.
Он пожал плечами и протянул мне закрытую бутылку.
Итак, что мне известно о Сёренсене и остальных задержанных в Сане? Я повторил рассказанное телевизионщикам.
Они стали настойчивее. Йенсен наклонился ко мне через стол. Он был красив, с ровным загаром и прекрасно ухоженными волосами. Мог сойти за датского Джорджа Клуни. Уверенный в себе мужчина, знающий, что выглядит как надо.
— Мы знаем, что виза вашей жены просрочена. Но это неважно. Мы лишь хотим удостовериться, что ни вы, ни ваши друзья не замышляете терактов в Дании. Возможно, вы даже могли бы нам помочь.
— Я не буду вам помогать, — отрезал я. — Помогать кафиру против брата-мусульманина — вероотступничество.
Они должны понять, что потерпели фиаско.
— Кстати, — добавил я, вставая. — Я хочу поехать в Сомали. Не могли бы вы удостовериться, не нарушу ли я датский закон?
