О, Черная Мать…
«Мальчишка…»
Сын Скаевы.
Она встретилась с ним взглядом, лоб мальчика недоуменно сморщился. Темные волосы и темные глаза, прямо как у нее. И когда невыносимое чувство спустилось еще ниже, к самым пяткам, тогда в его лице, линии скул или, быть может, в форме губ Мия увидела…
«Люминус инвикта, безбожница, – сказал Рем, поднимая меч над ее головой. – Я передам от тебя привет брату».
…она увидела.
– Ты уже имеешь все, что хотел, – сказала Алинне. – Свою ничтожную победу. Свою драгоценную республику. Полагаю, это греет тебя по ночам.
Консул Юлий посмотрел на Мию, его улыбка стала темной, как синяк.
– Хочешь знать, что греет меня по ночам, малышка?
«Нет…»
Мия часто заморгала во мраке и спешно обежала взглядом камеру.
– Мама, где Йоннен?
Донна Корвере беззвучно, одними губами пыталась произносить слова. В отчаянии она царапала себе кожу, впилась руками в грязные волосы. Стиснула зубы и закрыла глаза, из которых по щекам полились слезы.
– Его нет, – выдохнула она. – Он с отцом. Его нет.
Она не говорила, что он мертв.
Лишь то, что его нет.
Что он с…
…нет.
«О, мама, пожалуйста, нет…»
– Папа, – сказал мальчик на плечах Скаевы.
– Да, сынок? – ответил консул.
Ребенок прищурил свои чернильно-черные глаза. Посмотрел прямо на Мию.
– Я голодный…
Мия потупила взгляд в пол. Ее сердце громыхало, несмотря на все усилия Мистера Добряка и Эклипс. Пульс под кожей участился. Мысль была слишком отталкивающей, чтобы в нее поверить, слишком мерзкой, слишком ужасающей, но, вновь посмотрев на мальчика, она увидела. Форму глаз матери. Изгиб ее губ. В голове пронеслись воспоминания о младенце, с которым она играла в детстве, шесть лет и целую жизнь тому назад. Они затопили ее разум и грозили излиться из горла в форме крика.
«Йоннен.
О, милый малыш Йоннен.
Мой брат жив…»
Разум вскипел. Сердце выбивалось из груди. Пот жалил глаза. Мия сжала руки в кулаки и впилась костяшками пальцев в камень, когда кардинал Дуомо, стоящий перед ней, широко развел руки и поднял лицо к небу.
«Терпение».
– Отец Света! – крикнул Дуомо. – Творец огня, воды, бури и земли! Мы призываем тебя быть свидетелем на твоем священном празднике! По праву сражений и испытаний, перед твоими всевидящими глазами, мы называем эту рабыню свободной женщиной и молим тебя оказать ей честь своей милостью! Встань и произнеси свое имя, дитя, чтобы все знали своего победителя!
«Терпение».
– Ворона! – ревела толпа. – ВОРОНА!
Имя эхом отражалось от стен арены.
Резонанс.
Предостережение.
Благословение.
– Ворона! Ворона! Ворона! Ворона!
Девушка медленно встала с силой горы, опаленная тремя горящими солнцами.
– Меня зовут Мия, – тихо произнесла она.
Рука скользнула к стилету из могильной кости на запястье.
– Мия Корвере.
Глаза Дуомо расширились. Скаева сморщил лоб. Клинок просвистел в воздухе и перерезал глотку кардинала от уха до гребаного уха. Он попятился, из раны фонтаном полилась темная кровь, пальцы потянулись к рассеченной сонной артерии и яремной вене. Его кровь забрызгала ей лицо, густая, алая и такая теплая на губах. Мия пришла в движение, люминаты пришли в движение, все вокруг пришло в движение. Толпа закричала от ужаса. Кардинал рухнул на камень. Люминаты издали боевой клич и подняли клинки. А девушка. Клинок. Гладиат. Дочь убитых родителей, дитя неудавшегося восстания, победительница величайшей кровавой игры, которую когда-либо видела республика… она рванула вперед.
Прямо на Юлия Скаеву.
Страх выбелил его прекрасное лицо, темные глаза расширились от ужаса. Люминаты попытались ее остановить, но она была быстрой, как тень, острой, как бритва, и твердой, как сталь. Скаева закричал, снимая сына с плеч, глаза мальчика округлились от страха. И когда желудок Мии сделал кувырок, консул поднял перед собой сына, как щит. Самый трусливый среди трусов, он кинул мальчишку прямо в лицо Мие.
Она вскрикнула, вытянув руки, пока ребенок размахивал ими в полете. Мир замедлился, солнца били ей спину, жар огня на солнцестальных лезвиях опалял кожу. Мия поймала мальчика, крепко прижав его к себе свободной рукой. И, поднявшись на носочки, она закружилась, как танцовщица, длинные темные волосы взметнулись, а рука с клинком прочертила сверкающую дугу.
Безупречно.
Ее кинжал вонзился по рукоять в грудь Скаевы. Консул ахнул, его глаза расширились. Лицо Мии скривилось, шрам натянулся на щеке, жилы наполнились едкой, как кислота, ненавистью. Все те мили, все те годы, вся та боль – они собрались в мышцах ее руки, напряглись и туго натянулись, когда она дернула клинок вбок, разрезая ребра и его сердце пополам. Девушка оставила дрожащий стилет в его груди, ворона на рукоятке улыбалась своими янтарными глазами, из раны брызнула темная кровь. И, по-прежнему прижимая мальчика к груди, по-прежнему кружась, как поэзия, как картинка, она прыгнула назад, за край зубчатых стен.
И упала.
В будущем следующие несколько секунд станут темой бесчисленных россказней в тавернах, споров за обеденным столом и драк в барах по всему городу Годсгрейв.
Путаница возникла по ряду причин. Во-первых, где-то в этот же момент магистра, Леонид, Тацит, Филлипи и остальные сангилы экзекуторы в ложах начали блевать кровью из-за отравленного золотого вина, что несколько отвлекало. Центральный постамент находился далеко даже от первых рядов, потому большинство зрителей плохо его видели. Во-вторых, то есть в-главных, великий кардинал и консул только что были жестоко убиты чемпионом «Магни», что слегка шокировало каждого на трибунах.
Одни клялись, что девушка упала с мальчишкой в руках прямо в пасть голодного штормового драка. Другие заявляли, что она погрузилась под воду, но избежала драков, скрывшись через трубы, с помощью которых море затопило арену. А были и те – их воспринимали как безумцев и пьяниц, – кто божился Всевидящим и всеми четырьмя пресвятыми Дочерьми, что эта тощая девчонка, этот демон, облаченный в кожу и сталь, который только что убил двух самых высокопоставленных людей в республике, попросту исчез. В одну секунду девушка летела к воде в длинной тени крепости, а в следующую полностью пропала.
Арена преисполнилась гневом, яростью, смятением, ужасом. Хозяева крови рухнули на свои места или на пол, среди них погибли и Леонид с магистрой, все гладиатские манежи республики лишились глав одним росчерком клинка. Дуомо лежал на стенах крепости, его лицо побледнело, горло было перерезано до кости. А рядом с великим кардиналом, в фиолетовой тоге, окрасившейся в цвет обливающегося кровью сердца, лежал спаситель республики.
