Мия была застигнута врасплох. Меркурио так и не простил ей то, что она провалила свое последнее испытание. И хотя старик всегда будет любить ее, он, кажется, по-прежнему был… немного разочарован. Как и все остальные в Духовенстве, ее бывший учитель умел таить обиду. Само собой, Мию это печалило – Меркурио взял ее под свое крыло и растил на протяжении шести долгих лет. И хотя девушка никому ни за что не призналась бы, но она тоже любила этого старого ублюдка.
Как бы там ни было, Мия была Клинком, а он – ее епископом, и его тон тут же ей напомнил, где она находится. Мия достала футляр со свитком, который отдал ей Солис. Он был сделан из кожи, так что подпадал под действие магики Адоная – то, что никогда не знало пульса жизни, не могло пройти через Кровавую Тропу. Мия наблюдала, как Меркурио разворачивает пергамент и, прищурившись, изучает его.
– Донна… – пробормотал он.
– Предводительница Щеголей, – пояснила Мия. – Они орудуют у залива Мясников.
Епископ кивнул и поднял рисунок, изображавший жертву Мии. На нем была женщина с мрачным выражением лица и еще более мрачными глазами. Одетая в дорогой сюртук и с искусно уложенными в завитки волосами, недавно вошедшими в моду среди костеродных дам. В правый глаз был вставлен (очень по-дурацки, как показалось Мие) монокль.
Меркурио опустил пергамент на стол.
– Жаль закапывать столь острый нож. – Старик сделал щедрый глоток из своей чашки с чаем. Находясь совсем рядом, Мия смогла учуять в нем золотое вино. – Итак. Тебе дали подробные указания, и ты знаешь, с чего начинать поиски. У тебя есть восемь перемен, чтобы прикончить ее и украсть карту, песок в часах сыплется. Что тебе нужно от меня?
– Ночлег. Чудно-стекло. Оружие. Десница, который знает Годсгрейв не хуже меня и двигается так же быстро, как я.
– Десница у тебя есть, она стоит прямо за тобой.
Мия повернулась к Джессамине. Снова к старику Меркурио. Епископ находился в блаженном неведении о вражде между девушками, а поднимать эту тему было как-то унизительно. Но полагаться на Джессамину – это как полагаться на то, что однажды солнца погаснут, и Мия наслаждалась ее компанией в той же степени, в какой евнухи наслаждались просмотром непристойных литографий.
«Как бы поэлегантней затронуть этот вопрос…»
– Возможно, у тебя найдется кто-то более… опытный?
Меркурио с кислым выражением лица посмотрел на Мию поверх своих очков.
– Клинок Мия. За восемь месяцев, прошедших с момента нападения люминатов, Красной Церкви удалось отстроить только часовню в Годсгрейве. Благодаря великому кардиналу Дуомо и его набожным говнюкам я, вообще-то, теперь один из двух епископов, обслуживающих ВСЮ гребаную республику, а поскольку Скаева выдвигается на четвертый консульский срок и все политики Годсгрейва трепещут, ублюдкам, которых нужно убить, не видно конца. Так что, учитывая, что у меня забот больше, чем у борделя со скидкой две по цене одной, окажи мне честь: скажи «спасибо» и бери, что тебе, мать твою, дают.
Мия посмотрела в глаза своему бывшему учителю. Она знала этот тон – так Меркурио с ней разговаривал, когда поймал ее на краже сигарилл в детстве. Девушка оглянулась на Джессамину. Тихо вздохнула.
– Спасибо, епископ.
– Неебическое пожалуйста.
– Пускай Мать…
– Да-да, всем по черным поцелуям. А теперь, будь так добра, свали на хрен?
Мия поклонилась и попятилась из комнаты, стараясь не принимать близко к сердцу грубость Меркурио. Он всегда был ворчливым старым псом, а необходимость управлять Часовней Годсгрейва в такое время вряд ли улучшило его расположение духа.
Джессамина повела Мию по извилистому коридору, Клинок следовала за ней по пятам. Как только они отошли на достаточное расстояние от кабинета епископа, Мия взяла ее за руку и повернула Десницу к себе лицом.
– У нас с тобой будут проблемы?
– Что ты имеешь в виду, Корвере?
– Ни для кого не секрет, что мы с тобой ненавидим друг друга, как гребаный яд. Но теперь ты – моя Десница. Я должна доверять тебе, Джесс.
Зеленые глаза рыжеволосой вспыхнули, и она ответила:
– Ты мне не нравишься, Корвере. Ты считаешь себя умной. Особенной. Ты отравила Диамо и обманом лишила меня первого места в Песнях. Но я служу Матери и служу Духовенству, как и ты. Больше не ставь под сомнение мою преданность.
Рыжая развернулась и ушла во тьму.
Тени у ног Мии покрылись рябью, и в ее ухе зазвучал холодный шепот:
– …Ты всегда умела заводить друзей…
– …Ну, лично мне ты весьма нравишься, если это что-то меняет…
– …Слава Матери, что я не умею блевать…
– …Заткнись…
– …Какой остроумный ответ…
– …Зачем зря тратить остроумие на умалишенных…
– Вы закончили? – поинтересовалась Мия.
– …Дворняга… – раздался тихий шепот.
– …Кошара… – донесся еще более тихий ответ.
Мия скрестила руки, топая ногой по полу. В коридоре воцарилась тишина, нарушаемая лишь удаляющимися шагами Джессамины.
– Поторопись, Корвере, – крикнула Десница. – Песок в часах сыплется.
У Мии не оставалось выбора, поэтому, засунув большие пальцы за пояс, она последовала за Джессаминой по коридору.
«Даркин…»
Мия смотрела на гладиата по имени Фуриан, стоявшего в противоположной части двора. Мужчина тоже пялился на нее, теплый ветерок развевал его темные волосы вокруг лица. Глаза Фуриана обжигали ее таким пламенем, что…
Ну, по правде говоря, в отсутствие Мистера Добряка он ее пугал.
Но, Черная Мать, что это значит? Прежде Мия встречала лишь одного даркина, но лорд Кассий умер прежде, чем успел что-либо рассказать ей об их природе. Возможно, Фуриан тоже что-то знал? Возможно, он обладал всеми…
Экзекутор ударил кнутом.
– Гладиаты! Возвращайтесь к тренировке! – Он повернулся к Мие, Сидонию и Маттео. – Вы трое! Идите за мной.
Гладиаты синхронно перестроились и промаршировали через двор к дальней части крепости. Экзекутор ковылял за ними, опираясь на трость с набалдашником в виде головы льва. Направившись следом, Мия увидела, как он отпил из металлической фляги, висевшей на поясе.
Заднюю часть двора, где когда-то отец Мии держал конюшню с породистыми лошадьми, полностью перестроили. На охристом песке установили тренировочные манекены и стойки со щитами и деревянным оружием. Земля была неровной, подмостки и ямы делили пространство на разные уровни – от трех метров в высоту и глубину. Широкую круглую арену обложили белыми камнями, а на зубчатых стенах гордо развевался символ семьи Рема.
