дона Аркадия Сигизмунду обрадовалась не очень, она любила свою чистенькую квартирку, свои коврики из Аррайолос, свои навощенные полы, свою блестящая мебель без единого пятнышка, своих фарфоровых кис в лазоревых цветах, своих золотистых пастушек с белыми овечками, своих розовых танцовщиц в томных позах и своего маленького коричневого льва, потому что дона Аркадия была лев по гороскопу. в углу гостиной у нее стоял умытый фикус по имени Мануэль Гомес Феррейра, потому что он напоминал доне Аркадии Мануэля Гомеса Феррейру, а у стены – сервировочный столик на колесиках, а на столике – графин с хорошим портвейном и графин с выдержанной мадерой, и хрустальные стаканчики, и ваза с сухофруктами, и среди всего этого не было место для коробки с Сигизмундом, но сеньор Эустакио сказал – познакомьтесь, дона Аркадия, это Сигизмунд, он будет жить с нами, и дона Аркадия поняла, что ей придется найти для Сигизмунда место – и тут же нашла, потому что твердо знала, в чем заключается ее долг супруги и хранительницы очага.
конечно, сеньор Эустакио не должен был вот так огорошивать дону Аркадию, он должен был вначале спросить ее мнения и может даже внимательно его выслушать и может даже согласиться, но сеньор Эустакио боялся, что если он не огорошит доны Аркадии и не сломит сразу ее сопротивления, дона Аркадия не позволит ему оставить Сигизмунда, как не позволила в прошлом году оставить подаренного кузеном теленка Сигизмунда от бойцового быка Весеннего, а Сигизмунд в своей сбившейся набок шапочке и со своей беззубой улыбкой так понравился сеньору Эустакио, что сеньор Эустакио решил с ним не расставаться. никогда прежде сеньор Эустакио не ощущал ничего подобного, если не считать того лета, когда он увидел в рыболовном каталоге удочку Шимано. дона Аркадия тогда еще не очень твердо знала, в чем заключается ее долг супруги и хранительницы очага и не позволила сеньору Эустакио тратить деньги на дорогую удочку, но сеньор Эустакио все равно потратил в тайне от нее, а потом долго держал удочку в сарае у кузена и бегал к ней на свидания и ходил с нею ловить на ужин ставрид, а доне Аркадии говорил, что ставрид купил на рынке. сеньор Эустакио любил удочку Шимано много лет и очень горевал, когда она сломалась, он даже взбунтовался против доны Аркадии и открыто купил себе точно такую же, но полюбить уже не сумел, хотя и брал ее иногда с собою – половить на ужин ставрид.
дона Аркадия поняла, что Сигизмунд нужен сеньору Эустакио не меньше, чем удочка Шимано, и со вздохом убрала с сервировочного столика графин с портвейном и графин с мадерой, и хрустальные стаканчики, и вазу с сухофруктами, а на их место поставила коробку с Сигизмундом, а Сигизмунда вынула из пеленочного гнезда и понесла умывать и кормить. дона Аркадия не боялась повредить Сигизмунда, у нее было восемь младших братьев и сестер, и всех их она умывала и кормила и знала, что обычно Сигизмунды прочней, чем кажутся на вид, и так запросто их не повредишь.
конечно, дона Аркадия должна была запретить сеньору Эустакио называть Сигизмунда Сигизмундом, потому что обязательное девятилетнее образование, а дети – они же просто звери, когда им припадет охота кого-нибудь подразнить, и в поликлиниках тоже вызывают по имени, и доктора не любят, когда спотыкаются об чье-нибудь имя, и потом разговаривают с больным недружелюбно, как будто он нарочно выбрал себе такое имя, чтобы заставить их споткнуться, – и назвать Сигизмунда Сигизмундом – а Сигизмунд, право же, не человеческое имя, людей не зовут Сигизмунд, людей зовут Педро или Эдсон, или Мануэль Гомес Феррейра, – назвать Сигизмунда Сигизмундом значит обречь Сигизмунда на неприятности, но дона Аркадия подумала, что раз сеньор Эустакио притащил Сигизмунда без ее разрешения, пусть и называет, как хочет, а сеньор Эустакио хотел назвать его Сигизмундом в честь теленка Сигизмунда от бойцового быка Весеннего – и назвал.
дона Аркадия потом все переживала – ведь он вырастет, говорила она мне, и обязательно натворит дел, а виноват будет сеньор Эустакио, потому что кто же называет ребенка Сигизмундом. надеюсь, говорила она, господь приберет меня прежде, чем я узнаю, что он натворил.
…и как в воду глядела, бедняжечка! в минувший понедельник господь ее прибрал, в четверг сеньор Эустакио с Сигизмундом ее похоронили, а уже сегодня Сигизмунд угнал из подъезда правый лифт и повез сеньора Эустакио развеяться. говорят, их видели в городе, Сигизмунд в сбившейся набок шапочке, – сейчас молодые люди носят такие странные шапочки, – и сеньор Эустакио с удочкой Шимано, летят в открытом лифте и хохочут, хохочут…
Лея Любомирская
Магальяенс Са
Когда жена сказала, что, кажется, он прибавил в весе, и не походить ли ему в бассейн или, может быть, побегать в парке, Магальяенс Са едва не ответил ой, кто бы говорил, но удержался – он был воспитанный человек, Магальяенс Са и жену обижать не хотел. Жена его, нестарая еще женщина, когда-то очень недурная собой, а теперь ужасно толстая нездоровой отечной толстотой, полулежала в креслах животом вперед, но дышала неожиданно легко, как ребенок, и детскими казались ее светлые глаза, подпертые рыхлыми сероватыми щеками, и Магальяенс Са, вместо того, чтобы ответить ей грубостью, напустился на идиотские новые веянья, на всех этих скелетообразных актрис и телеведущих и подражающих им старух, целыми днями бегающих на раздутых или иссушенных ногах с подагрическими коленями и огромными, из любой обуви выпирающими артритными суставами. Жена не возражала, она вообще никогда не возражала, к тому же по телевизору начинался один из ее любимых сериалов, и уже прошла вступительная заставка. Магальяенс Са перестал ругать худеющих старух и в который раз подумал, что жене следовало бы поменьше смотреть телевизор. Ему давно стало казаться, что жена его поправляется от телепередач, как другие люди поправляются от хлеба и шоколада. Ела она помалу и без удовольствия, готовила невкусно, зато в телевизор смотрела, как дети смотрят на витрину с пирожными и часто, уставясь в экран, забывала о еде, и шпинатовый суп на маленьком столике перед ее креслом подергивался противной бурой пленкой, а котлеты с рисом остывали так, будто их никогда не разогревали. После сериала начались новости, потом был английский детектив про унылого и неприветливого, но страшно умного полицейского, и больше ни жена, ни Магальяенс Са к теме бега в парке не возвращались.
Через неделю Магальяенс Са зашел к участковому врачу. В отличие от жены, которая к врачам ходила неохотно и только если совсем припрет, Магальяенс Са очень следил за своим здоровьем, мерил давление утром и вечером на обеих руках, ежемесячно сдавал на анализ кровь и мочу и ежегодно делал узи внутренних органов. Мне кажется, спросила участковая, или вы слегка …она замялась, не желая огорчать Магальяенса Са …слегка посолиднели? Магальяенс Са встал со стула, на котором сидел очень прямо, и без слов подошел к весам у стены. Участковая погоняла по грифу облезлую металлическую гирьку. Да, сказала она, вы немного прибавили. Но если вам не мешает…
По пути из поликлиники домой Магальяенс Са завернул в спортивный магазин и купил себе два серых трикотажных, неуловимо похожих на пижаму костюмов и удобные и легкие парусиновые башмаки – он не признавал никаких кроссовок, и как ни уговаривал его продавец, сутулый мальчишка с неоново-зелеными волосами и нездоровой воспаленной кожей, остался непреклонен. Мальчишка-продавец скосил глаза к носу и пытался рассмотреть зреющий на кончике прыщ. Магальяенс Са неподвижно стоял посреди магазина, думая, не нужно ли ему еще чего-нибудь. Кстати, сказал мальчишка и потер уставшие от напряжения глаза, у нас есть недорогие шагомеры. Подсчитывают пройденный вами путь – хоть в шагах, хоть в километрах.
