И так случилось, что одной теплой летней ночью некий ученик чародея, которых в Праге всегда было предостаточно, взялся вызвать это чудовище из колодца. Зачем именно он это делал, осталось неизвестным – то ли на спор, то ли для какой-то своей ужасной надобности. Важно не это, а то, что у него получилось. Правда, так и не ясно, что именно. Кого-то он, несомненно, вызвал, но, как гласит легенда, неизвестный демон не стал подчиняться ученику, хотя напугал его своим видом до седины и полной потери чувств. Когда юноша пришел в себя, уже светало, а чудовище исчезло. Ученику еще хватило совести и разума, чтобы позвать мастера, вдвоем они закрыли злосчастную пентаграмму до того, как на площади появились первые торговцы. Ученик клялся, что только и успел произнести слово «хочу», как демон с огненным телом и налитыми кровью глазами двинулся на него, хрипя и завывая, после чего молодой человек ничего не помнил. Цел остался, и слава богу.
– Зато за колодцем после этого стали замечать нечто странное, – продолжал ангел. – Те, кто пил его воду и часто бывал рядом, начинали испытывать ужасное, непереносимое томление. Другими словами, они начинали хотеть сами не зная чего. И когда рядом начали строить первый храм, тогда еще романскую базилику, колодец запечатали и закрыли, а неподалеку вырыли новый. Вот так. Теперь хотя бы понятно, почему мне было так странно рядом с ним.
– Ты начинал хотеть сам не зная чего? – догадалась фея. Ей было немножко неловко – она-то очень хорошо знала, чего хотела после каждого дня работы «статуей”. Сладкого. Противилась этому желанию, как могла, но все равно покупала себе несколько шоколадок и съедала в один присест.
– Я вообще начал хотеть, – ответил ангел. – А как ты понимаешь, нам это вовсе несвойственно. Я тогда очень растерялся и на всякий случай начал хотеть чего-нибудь кому-нибудь другому, вот денег, например, – и мне быстро полегчало.
– Понятно, – сказала фея. – Как-то хреново они закрыли эту свою пентаграмму, раз нас туда по-прежнему притягивает. Я вообще-то наврала тебе насчет кладов. Их не так много, как раньше, но все-таки есть. В стенах, в подвалах, во всяких дырах, в тех же колодцах. Просто… иногда хочется показаться людям на глаза. Конечно, они считают, что я – просто тетка в костюме, но хоть так. Да и монетки получать весело…
Ангел как-то рассеянно кивнул, глядя в сторону. Фея посмотрела через площадь и в начале улицы, ведущей прочь, как раз там, где чуть сбоку от домов находился их колодец, увидела плотную толпу, еще более плотную, чем перед астрономическими часами.
– Что там такое, а? – сердито сказала она и решительно поднялась. – А ну, пошли, посмотрим.
* * *
Толпа хохотала, хлопала в ладоши и щелкала фотоаппаратами. Время от времени из толпы выскакивал ребенок, подбегал к «живой статуе» у колодца и дергал за хвост или один из многочисленных «наростов». Человек в костюме комично выл и подпрыгивал. На крышке колодца уже красовалась кучка монеток, она быстро росла.
Надо сказать, что костюм действительно был очень хорош. Что-то среднее между плюшевым драконом и инопланетным чудовищем, с огромной головой, мягким гребнем из разнообразных отростков вдоль всего хребта и длинным хвостом, который извивался и выгибался неведомым образом. У лопаток виднелись крошечные прозрачные крылышки. Глаза сверками множеством фасеток. Усов на печальной морде было столько, что они напоминали пучки травы. Шкура у него была бирюзово-зеленой, а отростки – всех цветов радуги.
Фея шагнула ближе. Плюшевая «шкура» висела на чудовище неопрятными складками, на морде было множество морщин, разноцветные отростки вдоль спины висели, как плети плакучей ивы. В крылышках было полно дыр, они напоминали витражные окошки, в которых выбили половину стекол.
– Так-так, – сказала Зубная фея. – Вот только этого нам и не хватало.
Она протянула руку и решительно дернула за самый длинный ус. Чудовище взвыло и закрыло маленькими лапами морду.
– Ты что, ему же больно! – ринулся на помощь ангел.
Он тут же начал быстро ощупывать шкуру странного существа, дотрагиваясь до самых разных мест и приговаривая: «Больше не боли, и тут больше не боли…»
– У-уууы, – жалобно сказало чудовище.
Ангел растерянно обернулся к фее.
– Он хочет… домой. Ужасно, ужасно хочет домой. Может, мне за святым Георгием сходить?
Ольга Мареичева
Жарким августом
Отсюда все дворы как на ладони.
Этот, например. Маленький, наполовину заваленный всяким хламом, но сейчас, когда всюду зелень и листья, даже уютный.
Кусты почти скрывают домик: серая, почти плоская крыша, синие ставни, крашеное крылечко. Окна в позапрошлом году заменили на пластиковые, теперь они настойчиво требуют покрасить и стены.
Хозяин не спешит. Вечерами он сидит на крыльце, курит и пьет пиво. Иногда к нему прибегает дворняга – лохматая, бородатая и глупая. Он достает видавшую виды эмалированную миску, выливает в нее вторую банку с пивом и дворняга, шумно фыркая, лакает.
В прошлом году на крыльцо то и дело выбегала хозяйка – грузная, в цветастом платье или халате, – и принималась кричать: сам пьешь, еще и пса спаиваешь. В этом ее что-то не видно. Пивом собаку хозяин поит редко, хотя она исправно прибегает и виляет хвостом: не поделишься? Треплет по мохнатой голове, иногда плещет в миску чуть-чуть, но чаще просто гладит.
Он и сам пива пьет меньше. А курит много, раньше столько не курил.
Следующий двор – уже настоящий сад: четыре яблони, качели и столик с двумя скамейками. Иногда здешние жильцы тут ужинают. Ужинали. Год назад прямо за ними – там раньше был пустырь с травой, кустами и борщевиком в человеческий рост, – начали строить новые дома. Хорошенькие, чистые, в два этажа, с огромными окнами и балконами, на которых тоже можно ужинать, пить чай или пиво.
Их еще даже не достроили до конца, но в той половине, которую закончили, кто-то уже ночевал, отмывал новое жилье, вешал занавески. И на балконах толпились – курили, устраивались поудобнее, расставляли столики и крепили к перилам цветочные ящики.
Домики потускнели и съежились, но еще жили. А вот сзади все уже рушилось.
Старая пятиэтажка, которая долгие годы высилась над всеми этими домами-садами-сараями лишилась дальней стены, бесстыдно выставив наружу все оголенные перегородки, остатки обоев, пола, даже какую-то оставшуюся мебель. Постепенно, кусочек за кусочком, она теряла и их. Целыми днями шумело, грохотало, сыпалось и рушилось.
Но ее стена пока держалась. Даже трещин не было. И Мара держалась – что еще оставалось делать?
Голова у нее была огромная и круглая. Прическа – гладкая: короткие волосы, челочка. Никаких отдельных прядей, будто шапку надела. Маленькое платье-треугольник, из-под него виднелись ножки в полосатых чулках и смешных ботинках.
