Есть еще в Филях Никита Степанович, в котором пока сохранились бумажный и деревянный самолетики и даже картонный дракон, но он редко бывает рад Николаю Павловичу, завидует, что у того солдатики, а у самого Никиты Степановича какие-то беспонтовые самолетики.
Похожая, хотя и совершенно другая, история и с Аглаей Семеновной с Живописной улицы. В ней еще есть цитриновая, малахитовая, аметистовая и родохрозитовая лошадиные головы. Но с тех пор, как на глазах у Николая Павловича ее покинула турмалиновая лошадиная голова, Аглая Семеновна не может его видеть ни при каких обстоятельствах. Слишком свежи воспоминания.
Поэтому Николай Павлович просто зашел в кафе на Рабочем поселке, заказал себе водки и капусты. Люди сюда ходят хорошие, просто так не подсаживаются, ни с кем дружить без особой надобности не пробуют, в душу не лезут, можно сколько угодно сидеть и ждать в свое удовольствие.
А ждать сейчас как раз и надо.
Не уподобляться Аглае Семеновне и не впадать в бесполезное и слезливое отчаяние, а просто ждать, когда кто-то объяснит и расскажет ему, Николаю Павловичу, что это было, что произошло, поможет разобраться, объяснит, что теперь ему, Николаю Павловичу, следует делать.
Только вот ждать пришлось долго.
Капуста давно уже кончилась, а сколько раз кончалась водка – и сказать трудно, когда к Николаю Павловичу наконец подсел ангел.
Ангел смотрел на Николая Павловича взволнованно и трудно.
Николай Павлович плеснул ему из графина. Ангел поблагодарил почему-то на французском, «мерси», заметно было, что ангел нервничает.
– Ты меня, Николай Павлович, ждешь? Поговорить со мной хочешь?
– Да я и сам не знаю, но поговорить с кем-то мне надо.
– Со мной можно, но стоить тебе это будет дорого или дешево, толк от этого разговора будет или не будет – ты согласен на такие условия?
– Так а разве есть другие?
– Других нет, но ты можешь просто не согласиться.
Не прошло и пятнадцати минут, как ангел уже объяснял Николаю Павловичу:
– Вот ты зря все-таки удачу недооцениваешь, чем, вот скажи, удача тебе не угодила?
– Да что та удача? Сам попал в передрягу, сам и вылезай, а если вдруг повезло, то это уже как бы и не ты, как бы за тебя все сделали.
– Так что же не ты? – нервничал ангел. – Рядом-то не было никого, ты же сам и сделал.
– Да ну, сам. Сам бы уже давно в канаве сидел, траву придорожную ел.
– Так а кто тогда?
– Проще чего спроси, не знаю, но не я.
– Вот твой, Николай Павлович подход, он простой слишком. Он, знаешь, такого ленивого туриста с рюкзаком с разной жратвой, внезапно нашедшего ягодное поле. Ну, то есть, здорово, что нашел, но так, особенно ничего не изменится.
– Не очень понимаю, о чем ты.
– Сейчас поймешь. Вот представь, ты идешь, и идешь, и идешь и ищешь что-то, не знаю, Эльдорадо там, Землю Санникова. Нет уже у тебя рюкзака с едой. Нет, ты не дурак, когда выходил, то брал с собой на все путешествие и даже с запасом, но недооценил, так обычно и бывает.
Тут нет твоей вины.
Неведомое – оно всегда в десять раз дальше, чем когда закончатся все запасы и возможности, сколько бы ты их ни взял с собой и ни накопил.
Так мир устроен.
Идешь и, действительно, траву придорожную ешь, корешки какие-то.
И вдруг перед тобой ягодное поле.
Это еще не твоя цель, но это вдруг и оказывается твоя цель, по крайней мере прямо на сейчас.
Николай Павлович молчал, с ужасом ощущая, как плавится в нем чугунный солдатик.
– Был бы ты как тот ленивый турист с рюкзаком, глянул бы снисходительно на это ягодное поле, а там уж, может, и попробовал бы ягодку-другую, но так. Даже и не очень понятно зачем.
Но ты – не он, это поле – это твое спасение, твой шанс, твоя возможность.
Если бы не оно, может, и не дошел бы до своего Эльдорадо.
Люди так устроены, что на пути к самому главному они всегда должны перейти бесплодную пустыню. И одна надежда – на удачу.
Так что не бойся, иди, она не подведет
Что с тобой? Ты чего на меня так смотришь?
– В туалет хочу, прости.
– Так я и говорю, иди, не бойся, конечно, разумеется.
Николай Павлович помнил: встать, направо, направо, а потом налево. Но почему-то встал и пошел направо, направо и направо.
А ангел плеснул уже сам себе и задумался о том, как глупо это все, что на самом-то деле удача – это решить идти искать Эльдорадо или там Землю Санникова или что еще. А ягодное поле – ну да, круто, ягодное поле.
А Николай Павлович окончательно заблудился в трех соснах.
И совершенно случайно вышел на улицу через черную дверь и оказался на старой почти заброшенной детской площадке.
Сел у песочницы под грибком и задумался. И внезапно вспомнил, как в такой же песочнице и получил своих солдатиков.
А все было так.
Николай Павлович был еще не Николаем Павловичем, а совсем маленьким мальчиком. Ему давно уже снился оловянный солдатик. В ту ночь он ему приснился, как сам Николая Павлович думал, в последний раз. А потом что-то произошло. Вот здесь, нет, конечно, не здесь, очень далеко отсюда, в одном из уютных старых дворов старого Замоскворечья, но суть не в этом. Почти как здесь. Просто он вдруг встал, сам, без чьего либо напоминания, собрал свои игрушки, попрощался со своим солдатиком и ушел домой. Рано лег спать, а наутро встал и внезапно почувствовал их. Всех вместе и каждого по отдельности. Латунного, алюминиевого, рубидиевого, стального, ледяного, железного, медного, чугунного, титанового и оловянного.
Вспомнил и внезапно увидел мальчика в песочнице. Мальчик вылепил из песка и теперь прощался с прелестной маленькой танцовщицей, им обоим было очень одиноко и скверно.
И Николай Павлович отпустил своего оловянного солдатика. Почувствовал, как тот плавится и остается только комочек, похожий на маленькое оловянное сердечко.
А мальчик внезапно встал, сам, без чьего либо напоминания, собрал свои игрушки, попрощался с прелестной маленькой танцовщицей, вздохнул и пошел.
Николай Павлович тоже встал, нетвердой походкой протиснулся через черную дверь обратно в кафе и со второй попытки нашел-таки туалет.
Когда он вернулся, ангела за столом уже не было.
Ну и хорошо, подумал Николай Павлович, мне нужно немного побыть одному.
Побыть одному, чтобы разобраться и понять, из чего сделана каждая из моих прелестных маленьких танцовщиц.
Сап Са Дэ
Наш трамвай
До Заснеженных Вершин мы до сих пор не добирались, каждый раз нас что-то останавливало, что-то шло слишком так, подозрительно так, настолько так, что приходилось разворачиваться и идти обратно.
