Верблюды вереницей втянулись в щель между камнями. Таяра сбилась с шага на каком-то мелком камне и нервно переступила; озабоченный этим, не заметил, закружилась ли голова в этот раз.
* * *
– Мурур, – повторил всадник Джамаля, и на этот раз стало понятно – проход.
– Этот-то простой, – сказал второй, – а вот если тебе дальше надо, будем думать.
– Ничего себе, – засмеялся, – всего два зеркала, и уже все понятно.
– Не мара, – поправил первый, – мурур. Ну, ничего. Скоро вообще все поймешь.
– Ох, хотелось бы, – вздохнул. Тут только подумал, что, если дойдет-таки до знакомства, могут возникнуть сложности.
Караван двинулся дальше, в том же неспешном темпе. Принялся обследовать себя. Фляга перестала быть стальной – теперь она была алюминиевая, цельнолитая, с пробковой пробкой. Шляпа… Шляпа на этот раз зеленая. Куртка все еще коричневая, но еще более потертая. Штаны, бывшие проход назад широкими снизу, здесь преобразовались в галифе, и ботинки стали видны целиком, вместе с голенищами. Отличные, кстати, ботинки, и чего в городе в таких не ходил? Кажется, узоров на верблюжьем ковровом седле тоже прибавилось.
Достал телефон – но телефон не подал признаков жизни и вообще выглядел как-то не так. Убрал, достал второй цветной квадратик с картой. Сверился с солнцем. Жаль, бумажка не покажет точного расстояния, но приблизительно еще километров десять, совсем близко. Хотя, как сказать – местность была ровная, плоская, похожая на бывшее морское дно, гораздо менее увлекательное зрелище, чем былые горы. Сверился с компасом. Кажется, ребята дело знали: караван шел куда надо.
Дело шло к вечеру, пейзаж был однообразен, тут бы и задремать – а сна не было ни в одном глазу. Наоборот, казалось, что начал просыпаться. Верблюжья упряжь, спины парней, темно-синяя у первого, коричневая у второго, нагруженная спина верблюда Аталлы – все казалось очень отчетливым. Где-то далеко впереди висел в небе мираж, какой-то город, какие-то растения, но сознание отказывалось верить, потому что и сама линия горизонта колыхалась в поднимающемся от земли теплом воздухе, и трещины в земле плыли и покачивались, и ни один человек, знакомый с иллюзорными лужами на горячем асфальте, не принял бы мираж за реальность.
Но ближе к вечеру оказалось, что там, на горизонте, и впрямь есть если не город, то скальный массив и, судя по пальмам и инжирному дереву, источник.
Издалека увидел третье зеркало. Но проводники, как ни странно, в него не пошли, а принялись распаковывать тюки.
– Там песчаная буря, – объяснил первый, – подождем утра. Нельзя туда сейчас ходить. А ты торопишься?
Помотал головой. Куда уж там торопиться. Судя по сдвигам, время потеряло всякое значение.
Вытащил свой саквояж, достал из него палатку. То, что должно было быть палаткой. Углепластиковые дуги, нейлоновая крыша – где это все? Палатка оказалась брезентовой, складной шест – из темного дерева с латунными сочленениями. Хорошо, что детстве упражнялся с такой палаткой. Конечно, там был не такой вот приятный взгляду стимпанк. Две еловые палки, вырубленные в лесу, еловые же колышки – так это было. А тут колышки лежали в том же чехле в отдельном мешочке, латунные, кованые. Бедуины между тем растянули между инжиром и пальмой навес из все того же непомерного платка, раскатали ковры, раскидали подушки, разожгли костерок. Как-то у них было уютнее, чем в маленьком брезентовом домике.
Подошел к источнику. Вода в пустыне притягивает. Это была совсем маленькая ямка в скале, из скалы сочилась тонкая струйка, на кофе хватит, на помыться или побриться – уже нет. Ну и ладно, борода украшает мужчину. Напился, промыл глаза.
Оглянулся. Оказывается, совсем уже стемнело, и только навес бедуинов приветливо освещался костром. Девушка наконец-то убрала с лица закрывавший его лоскут и оказалась моложе, чем представлялось. Да это почти девочка! И довольно миловидная. Газельи глаза, широкий улыбчивый рот. Она как раз раскладывала по белому платку лепешки, финики, стеклянные банки с разным сыром и шутливо щелкала по носу своего верблюжонка, совавшего нос к еде.
– Как тебя звать, друг? – весело спросила она, поднимая голову, – я вот Джамиля.
– И впрямь, – улыбнулся, – глаза у тебя, как у верблюжонка. Или даже у Таяры, – и вдруг расхохотался, поняв, что имя «Таяра» означает самолет. И сразу загрустил: на вопрос-то надо отвечать, а как?
– Буду звать тебя Красавчик, – махнула рукой Джамиля. – Ты вот сыр попробуй, вот этот ты уже пробовал, а тот – нет.
Тот сыр плавал в оливковом масле и с виду был похож на моцареллу, такие же маленькие белые шарики. Вынул перочинный ножик, раскрыл, насадил один шарик, сунул в рот… Рот тут же склеился. Сыр оказался совсем другим. Как если бы взяли знакомый уже лабане, соленый, пряный и выпарили из него всю воду. Этот сыр был вязкий и такой же соленый. С трудом проглотил, запив остатками воды из своей фляги. Бедуины откровенно потешались.
– Ты не так ешь, – наконец сообщил старший, – ты его в лепешку заверни. Еще маслом полей. Потом расплющь. А потом уже ешь. А то так и подавиться недолго. А меня зови Азиз.
– Хорошо, Азиз, ну и ты тогда зови меня Красавчиком.
– Это пускай девчонки тебя Красавчиком зовут, – заржал Азиз, – я еще что-нибудь придумаю. Я пока тебя и не знаю совсем.
Вздохнул: как будто я сам знаю. Человек, прошедший сквозь зеркало три зеркала назад вспоминался уже с трудом. И имя явно потеряло смысл, как и время. А вот бедуины как будто и не изменились, только стали понятнее.
– Зови меня Абу Ибиль! – провозгласил второй парень, помладше Азиза, и спутники его расхохотались. Похоже, «Отец верблюдов» именем не было. Но почему бы и нет? Уж получше, чем «Красавчик».
…Знакомство, таким образом, состоялось, ужин тоже. Забрался в палатку, разделся (с интересом обнаружив на себе совсем другое нижнее белье, гораздо длиннее, чем привык), завернулся в спальник и только начал уже задремывать, как палатка зашуршала, а по лицу скользнула девичья ладошка. Вторая оказалась прямо там, где не надо. Подскочил. Девочка с виду была совсем девочка. Лет двенадцати, наверное. Перебор. Грива вьющихся волос окутывала ее плечи, в темноте было не различить подробностей, но силуэт был совсем тоненький, птичий. Отпрянул. Это все равно что с дочкой, так нельзя.
Выраженное его движением «нет-нет-нет» было таким недвусмысленно ясным, что девочка оскорбилась, завернулась в платок и исчезла из палатки.
Наутро по лагерю был разлит холод. Джамиля дулась и закрывала лицо, Азиз смотрел волком, Абу Ибиль не смотрел вовсе. Три дня, думал, они не имеют права меня убить, потому что гостеприимство, а потом могут. Но это если бы я к ним пришел. А так я их нанял, и как тут с гостеприимством? Никакой определенности, но ясно, что дело плохо.
Однако упаковались, набрали воды, взгромоздились на верблюдов, двинулись в сторону марева между камнями. Верблюды как-то беспокоились, уже приготовился к тому, что сейчас проводники развернутся и скажут: дальше иди один, но нет, Абу Ибиль уговорил Наку, а за ней последовали и остальные.
