В течение следующей недели наши беседы продолжались каждый день по двадцать-тридцать минут. Назначенное лечение понемногу способствовало его откровенности и большему раскрытию произошедшего. И отчасти помогало его доверие ко мне, как лечащему врачу. На третий день он признался, что не верит окружающим. Он беспокоился, что другие пациенты сюда засланы, как и медицинский персонал. Что это все является коварным планом, направленным против него и его семьи.
Все началось около двух недель назад. Тоска овладела им. Тоска по тому, что мир был жестоким и несправедливым, а себя он не чувствовал в силах миру помочь. И было ощущение, что все вокруг утратило краски: деревья облезлые, небо серое, лица пустые. Встречные люди казались тоже какими-то бледными, словно зомби, и бездушными. И ему стало мерзко от самого себя. Он уходил из дома и искал, сам не зная чего. В этой самомерзости он настолько утопал, что «специально хотел показать ее людям, научить, как не надо поступать».
Однажды ему на пути во время прогулок попался человек, которого он сразу не признал. «И тут я вспомнил, что вижу его не в первый раз, только раньше в одежде другой он был, он следил за мной!». И А. подошел к нему. Вместо ответа тот начал насмехаться над ним. Внезапно пришло осознание, что перед ним «само зло». Это было нестерпимо, и А. ударил первым. Домой он вернулся поздно и с синяком под глазом. Ощущение всеобщего потускнения и безнадежности родило в нем страх. Он боялся за жену, за ребенка. По ночам долго не мог уснуть из-за этого страха. Тогда он начал молиться. Только Бог мог помочь, защитить от этого мирового зла и темных сил.
За три дня до инцидента тоска и страх настолько сильно завладели им, что он заперся в своей комнате, обхватил голову руками и зарыдал. Жена успокаивала, как могла, уговорила поставить капельницу. Вроде бы немного полегчало.
Тот день в доме родителей жены он помнил отрывисто. Небо было безрадостным, воздух промозглым, накопившаяся за столько дней усталость сделала его раздраженным. Семейная встреча, полный дом родственников, шум, снующие туда-сюда дети, и никто не видит, никто не понимает, что открылось ему, какая угроза нависла над ними. Находиться там, среди них, стало невыносимо. А. решил занять себя растопкой бани.
Здесь его рассказ обрывался, и он помнил лишь кусками. Был ужас, угроза, опасность жене и ребенку. Он хотел их защитить, спасти, запереться в бане, но они не пошли. Потом были выстрелы и жгучая боль в ноге. Пытался убежать, но уже не хватило сил. Потолок машины скорой помощи, огни больницы, марлевая повязка на лице врача.
Большая ясность мысли вернулась через два дня после ранения. Он находился в больнице, к нему были приставлены полицейские. И тут он осознал, что все это неспроста. Все знаки, все предчувствия наконец сложились воедино. Полицейские и были теми «темными силами». Это они хотели его убить, «но у них не вышло, доктор!». Их штаб располагался в больнице. Через ноутбук была возможность следить за всем, что происходило в городе и, как паук раскинул свою паутину, так и они оплели своими порочными сетями все. И чтобы избавиться от него, раз не получилось пристрелить, они отправили его в «психушку». Закончив, А. выжидающе посмотрел мне в глаза. Он хотел понять, не являюсь ли я частью заговора. Я отреагировал на это вопросом о том, видит ли он опасность для себя, находясь здесь, и зачем вообще «темным силам» хотеть ему навредить. Видимо, что-то для себя он решил, так как спустя минуту несколько расслабился и сказал, что он «еще не уверен, все ли в отделении помогают этим «силам», но добавил, что мне он «доверяет».
Когда пациент вышел, я откинулся на кресле и посмотрел за окно. Дождь, моросящий этим утром, собирался в ручейки под окном и исчезал в травяных зарослях. Нечто подобное, вероятно, было и с А. Разрозненные, несвязные мысли стойко складывались в единую картину его паранойи и скрывали его разум в полуосознанных подозрениях и страхах. И единственное, на что он теперь мог полагаться, это на свои интуитивные ощущения, которые возникали при встрече с другими людьми.
Я был на перепутье. Входить в его доверие, тонко намекать, что я не причастен к заговору, или, по крайней мере, не знаю о нем, – все это поможет поддержать его состояние, убедить его принимать лечение. Если он не откажется от лекарств, а через некоторое время они должны ему помочь. Но это мне казалось манипуляцией, отчасти обманом и, самое главное, лицемерием, ведь я выступал в роли защитника РЕАЛЬНОСТИ, так отчего же мне было потворствовать ее искажению? И вместе с этим, еще многое было не известно в деталях произошедшего срыва и, конечно, пока я наблюдал только синдром, параноидный синдром, который может быть в структуре нескольких заболеваний, какое из них передо мной я тоже еще не знал.
Решив пока сосредоточиться на первой неизвестной части, я задумал поговорить со всеми родственниками, что присутствовали в том инциденте, и перечитать полицейский рапорт, приложенный к истории болезни. Итак, в то утро А. был погружен в свои мысли. Он мало разговаривал и часто оглядывался, пока они ехали за город. По приезду был неусидчив, нигде не находил себе места. Несмотря на просьбы отложить растопку бани, слова, что еще рано начинать, и приглашение к общему столу, все равно решил ее затопить. Вернулся из бани в дом он уже другим. Глаза смотрели, словно никого не узнавая, движения были порывистыми. Начал говорить о какой-то опасности и звать с собой жену и ребенка. Брат жены, пытавшийся его успокоить, стал в его глазах агрессором, и они начали бороться. Оттолкнув шурина, А. выбежал во двор, схватил топор и заперся в бане. Теща вызвала полицию, а жена позвонила его родителям.
Приехали они почти одновременно. Первым делом полицейские вывели всех из дома, поэтому как развивались события дальше, родственники жены уже не знали. Это было в 14.50, а в 15.20 раздались выстрелы. Кроме полицейских в доме были родители пациента. Они рассказали, что он их едва узнавал, что из-за закрытой двери кричал им про угрозу, по то, что его хотят убить, и молил привести к нему ребенка и жену. Когда же они отчаялись и отошли от бани, он вышел.
Лицо загнанного зверя, глаза цепляют только оружие полицейских, он никого не узнает. В правой руке за рукоять А. волочил топор. Разъяренным берсерком надвигался он на людей: трех сотрудников полиции, отца и мать. Ему кричали, делали предупредительные выстрелы в воздух. А он продолжал идти. Наотмашь он успел резануть отца по спине, тогда же и получил ранение в бедро. Это словно его отрезвило – бросив топор, он спрятался за разделочным столом около бани, перевязал ремнем бедро, но тут его уже схватили. Отца он поранил, к счастью, не сильно, а сам попал в отделение хирургии. В наших последующих беседах он вспомнил события лишь отчасти. Очень близко к сердцу воспринял ранение отца, и это стало ниточкой, которая помогла вести его к осознанию своей болезни.
Несколько дней он плохо спал, было видно, что он разрывался между верой в свое преследование и непониманием, как он мог навредить отцу. Он искал подтверждения. Я попросил приехать жену и отца, и они рассказали то же, что говорили мне. На его глаза в тот момент навернулись слезы. «Доктор, что со мной было, зачем я это делал?».
