Он тоже меня узнал. Его серые глаза смотрели довольно дружелюбно, и в них не было ни следа вчерашнего буйства. Раны на запястье превратились в рубцы. И он по-прежнему почти не вставал с кровати. На вопрос о том, помнит ли он что-то из вчерашнего вечера, он рассказал мне о своих видениях.
Вместе со всей палатой он побывал в Кандагаре. Палящее солнце, сухой ветер и горы на горизонте позволили точно определить место. А еще террористы. Они с «калашниковыми» наперевес и с закрытыми лицами ворвались к нему в палату. Нагрузили больничные койки наркотиками и отдали команду вертолету, чтобы он, неся палату на тросе, летел с грузом под Зеленодольск. К счастью, пациент все это время неподвижно лежал на кровати. В Зеленодольске жил какой-то (пациент не знал, какой именно) глава преступной группировки, к которому и повезли эти наркотики. А потом появились цыгане и табором шли по палате, старательно обходя пакеты наркотических препаратов до тех пор, пока снова не появились террористы. Но в этот раз они заметили пациента и двинулись с взведенными курками на него. Тогда-то он и решил, что нужно бежать, тогда-то он и был остановлен санитарами в коридоре. Самих санитаров и то, как угрожал медсестрам, он не помнил. Как и остаток ночи.
Однако это были не единственные видения в той больнице. В течение недели госпитализации по вечерам он видел мышей, которые бегали по стенам, колбасы и сардельки, которые появлялись и свисали с потолка. Это казалось ему странным, но наутро он не придавал значения видениям, считая, что это ему могло присниться.
Прошло двадцать дней лечения. Все это время вечером у Б. бывали видения, но гораздо менее яркие, не столь масштабные, и он их плохо помнил. Нейролептики – препараты, обладающие антипсихотическим действием – понемногу помогали. Но однажды днем ноги у него подкосились, и он чуть было не упал на пол в туалете. Снижение артериального давления – артериальная гипотензия. После осмотра вместе с терапевтом было решено перевести его в реанимацию. На следующий день я зашел навестить. Он не сразу отреагировал на мое приветствие. Да и отреагировал странно – лицо его отражало сомнения, а после паузы он произнес: «Это Вы, Александр Станиславович?». Оказалось, что он видел вместо лиц у людей размытые пятна. Меня он узнал по голосу. Я попросил подойти медсестру. Она накинула поверх халата черную кофту с крупными черными пуговицами (ноябрь был довольно стылым). Я спросил у пациента, видит ли он лицо медсестры. Его он тоже не видел, но видел кофту, халат, руки. Однако пуговицы ему виделись бронзовыми с медным отливом. Я достал ручку (оранжевую с синим колпачком) и попросил следить за ее передвижениями. Поля зрения в целом были не нарушены, и только колпачок оказался черным. Приходящий окулист ничего особенного не нашел, да и невролог не выделяла специфичных синдромов. А через пару дней лица вновь обрели очертания, а колпачок посинел.
Так он снова вернулся в наше отделение.
Еще в прошлую госпитализацию я сумел познакомиться с его женой, дочерью, сыном и снохой. Чаще всего я общался с дочерью. Это была высокая (гены отца превалировали, так как матушка у нее была чуть ниже среднего), уже немолодая учитель русского языка и литературы. Темноокрашенные волосы, с проступающей на макушке сединой, были острижены чуть ниже шеи. Замужем она не была. Всю молодость и взрослость свою прожила с родителями. Ее движения были резкие, немного порывистые, таким же был и ее голос. В первую нашу встречу она активно интересовалась самочувствием отца, хотела узнать, как с ним быть, и главное – долго ли он пробудет в больнице.
«Вы знаете, – призналась она мне однажды, – я впервые за несколько лет выспалась». В ее голосе чувствовалось облегчение. Она рассказывала, что уже больше года продолжается какой-то неясный конфликт у них в семье. Отец не хотел с ними есть, жил замкнуто, а в последние полгода начал держать под кроватью топор с отверткой. И подозревал в измене жену. Она описывала его очень строгим, взрывным и тяжелым человеком. С ее слов он выходил домашним тираном. А я не видел всего этого. Для меня он был спокойным, вежливым и в меру общительным. Иногда шутил, иногда просил его выписать. Но ему тогда еще требовалось лечение.
И вот она снова села на стул в ординаторской. В ней не многое изменилось. Из пакета так же торчали углы зеленых школьных тетрадей, движения и голос были так же порывисты. Но выражение лица стало другим. Пока мы говорили об ее отце, оно было напряженным, с тем же оттенком резкости, что и в движениях. А ее отец слабел. Под конец ноября он перестал ходить по отделению. Все чаще лежал и лишь иногда вставал в столовую. Вечерами становился спутанным, бормотал сам с собой и пару раз ловил руками в воздухе что-то видимое лишь для него. Утром он снова возвращался в ясность. Внезапно она прервала мое описание:
«Скажите честно, он умрет?» – она напряглась и выжидающе посмотрела на меня. Что ответить на такой вопрос? То, что подозревал и я, и мой заведующий, но что не хотелось допускать в оформленном виде. Он слабел, и это было плохим прогностическим признаком. Мы контролировали его давление, уровень глюкозы, не было какого-то оформленного ведущего заболевания, которое могло привести к скорой смерти, но заболеваний у него было несколько, и его путь был очерчен постепенным угасанием. Через месяц, полгода, пять лет? Этого я не мог ответить. И я постарался быть честным перед ней. Я ждал увидеть печаль на ее лице. То, что было также не оформлено у нее в голове до вопроса, но жаждало утвердиться после ответа. Подозрение. И оно выхватило из моих слов самое важное: «освобождение». Именно чувство облегчения отразилось в ее мимике и выдохе после моего ответа. Конечно, был и стыд. Стыд за радость от возможной смерти своего отца. В следующий раз я увидел ее через месяц.
После общения с дочерью, женой и сыном Б. постепенно начала выстраиваться картина моего понимания, что происходит в его психическом расстройстве. Оказалось, что еще два года назад у него начались галлюцинации. Однажды он видел летающую тарелку в небе, однажды – одеяло, парящее в воздухе перед окном, белое, слегка искрящее. А как-то раз, за полгода до госпитализации, он видел, как множились телевизоры: был один, реальный, стоящий на полу, и вдруг от него отпочковались такие же, только поменьше, а постепенно они заняли всю комнату.
Я посоветовался с профессором. Придя читать лекцию студентам, я как обычно заглянул к нему и рассказал вкратце о данном случае. Он согласился, что это было похоже на расстройства, которые возникают у больных с нарушением кровоснабжения головного мозга. Так называемая мерцающая симптоматика. В вечернее время происходят физиологические изменения в функционировании сердечно-сосудистой системы. И если у пациентов имеются проблемы с питанием тканей мозга, в это время могут наблюдаться психические нарушения, как правило, с элементами спутанности сознания и галлюцинациями. А мерцающей ее называют потому, что утром вместе с солнечным светом возвращается и сознание таких пациентов. Их разум словно лампа – то горит, то тухнет, одним словом – мерцает. И действительно, перепады давления и сахарный диабет отразились на нервных клетках моего пациента (мы провели магнитно-резонансную томографию – она показала участки умершей ткани), а значит, предпосылки для его симптомов были. Как и особенности их проявления.
