Я держал Бена за ворот пижамы.
— Ну! — крутился он. — Ну! Пусти же! Ты меня пугаешь! Почему ты кричишь на меня?
— Рассказывай все, что помнишь!
— Я уже! Я все тебе рассказал!
— Кто был там с тобой? Расскажи мне, кто еще был там! Марк был там?
— Марк там был, да.
Я впопыхах подумал было оставить Бена в покое, отправиться к соседям и вытащить Марка из дома. Единственная проблема: я мог убить его. Буквально. Убить его.
— Кто еще? Еще кто-нибудь был там? Крис был?
— Может быть.
— Может быть? Какого черта значит это «может быть»?
— Это значит, что ты меня пугаешь! Пропусти меня! Меня тошнит!
Бен вырвался и побежал в туалет. Я стоял, неистово дрожа, будто в комнате Бена температура была ниже нуля, и вслушивался в жуткие звуки: брата рвало. Казалось, будто он и не собирался останавливаться.
Потом я пошел к телефону на кухне, вызвал справочную, и меня соединили с полицейским отделением Ниебурга.
Трубку взял Мичелевски, представился.
— Рассел Аммиано. Помните меня?
— Помню. Как раз собирался вам звонить. У ваших друзей скверное утро.
Я не обратил внимания, зачем он собирался звонить мне.
Это не имело смысла. Или у меня времени на это не было. Или, скорее, и то и другое.
— Я меня есть кое-какие сведения для вас. О пожаре. Вам надо поговорить с Марком Джесперсом. И с Крисом Керрикером.
— A-а, Марка Джесперса мы взяли в оборот, — сказал полицейский. — Он у нас, так уж случилось, сидит в кутузке. Среди ночи взяли его шатающимся посредине Коннер-авеню. Похоже, он разбил свою машину, врезавшись в фонарный столб в полутора кварталах от пекарни и дальше отправился пешком. Пустую канистру оставил на сиденье. Пьяные преступники — скверные преступники, я это всегда готов сказать. Так что с ним мы беседуем. Теперь нам надо переговорить с Беном. Вам надо доставить Бена сюда.
— И Криса Керрикера.
— С ним мы свяжемся. Вам надо доставить сюда Бена.
— Обязательно. Доставлю непременно. Мне только надо в больницу съездить…
— Нет. Я же говорю: прямо сейчас. Или мы приедем и заберем его.
— Я должен съездить навестить Анат. Должен узнать, как она.
— Мы к ней наведывались. Взяли у нее показания. Она пострадала, но с ней все будет хорошо. Может, не так хорошо, как прежде, но — нормально. Она может немного подождать встречи с вами. Она никуда не денется. А вот нам нельзя ждать встречи с Беном. Вам нужно его доставить сюда без промедления.
Я замер, заставляя себя дышать. Слова копа звучали как приказ. По сути, они звучали как приказ, повторенный несколько раз с постоянно возрастающей значимостью.
И, возможно, коп был прав. За Анат хорошо ухаживали. А следствие — дело важное. И Бен — свидетель. Он мог бы помочь.
— Хорошо. Прекрасно. Я загружу его в машину, и мы прибудем прямо к вам.
— Отлично, — сказал коп. — Никаких заездов. Никаких посещений. Ничего не надо передумывать. Ничего не надо. Я возлагаю на вас ответственность.
Я удивленно взглянул на телефон. Пытаясь вникнуть в подтекст, который вполне мог быть высказан и на чуждом языке.
— Ладно, — сказал я. — Пока.
Иногда у нас под рукой не оказывается иного варианта, как только не обращать внимания на то, чего мы не в силах понять.
Бена я увидел выходящим нетвердой походкой из ванной.
Вид у него был бледный и несчастный. Никогда не понимал, зачем людям специально делать с собой такое.
— Сколько же пришлось выпить?
— Всего одно пиво. Два.
— И все?! Два пива?
— И еще что-то, такое сладкое, но я не знаю, что это было.
— Мы едем в полицейский участок.
У Бена округлились глаза. Широко распахнулись, как на преувеличенной картинке уличного бродяги.
— Я не хочу ехать.
— Не имеет значения. Ты должен поехать.
— Зачем? — даже два коротеньких слога Бену удалось растянуть на длину, может, двенадцати.
— Затем, Бен, — парировал я, возможно, слишком резко. — Это не было сном. Пекарня действительно сгорела дотла.
Никогда мой брат Бен еще так сильно не напоминал мне оленя на автостраде, застывшего в свете фар машины. Глаза широко распахнуты, понимает, что вот-вот последует удар, очень испуган, но все ж не способен изменить ход событий. И ужас в том, что Бен часто напоминал мне оленя на шоссе. Постоянно, на самом деле. Но никогда еще так сильно, чем в тот раз.
Вдруг он развернулся и опять бросился в туалет, и его прямо до кишок выворачивало болезненно долго.
Я ждал.
По дороге в полицейский участок Бен ничего не говорил.
Ничего. Ни словечка.
Я был готов почти ко всему, что он мог бы сказать. Не был я готов только к молчанию.
Несколько раз, сидя за рулем, я оглядывался на него. Лицо брата было мертвенно-бледным, сгорбившись над своими коленями, он обхватил их и мягко покачивался.
Я не поехал мимо пекарни. Сделал большой крюк в объезд. Я не рассказывал ему, что Анат ночевала над кафетерием. Раньше или позже мне пришлось бы рассказать ему. Но прямо сейчас Бен наводил на меня страх. Даже без дополнительных потрясений.
Один раз, кварталах в шести от участка, он издал звук, похожий на то, что нечто стремится вырваться наружу. Вот я и остановился. Потянулся и толчком открыл ему дверцу. Потом смотрел в другую сторону, пока он не закончил.
Мичелевски спросил, не желаю ли я, чтобы во время допроса моего брата присутствовал адвокат.
Я сказал: нет.
И пояснил:
— Бену скрывать нечего. Он лишь собирается рассказать вам, что он видел. Только наберитесь терпения. Я прошу. Поскольку он путается и ему трудно запоминать. И чем больше он думает, что вы на него злитесь, тем больше он путается. Возможно, я был бы в состоянии помочь вам с этим.
— Вы будете ожидать вот здесь, — сказал коп.
Он ничего не объяснял. А я не задавал никаких вопросов. Иногда накатывает сомнение: а не следовало ли мне задавать вопросы? Требовать. Только ничто из этого не казалось ужасно важным. Тогда.
Бена уведут в комнату. Зададут множество вопросов, чтобы установить, что он на самом деле был там. Бен даст показания на Марка и Криса. Его выведут из комнаты. Мы поедем в больницу навестить Анат. Мы переживем этот день. Обязательно. Жизнь пойдет дальше. Может, не гладко, наверняка не так, будто ничего не случилось. Только жизни достаточно известно, чтобы идти своим чередом.
