Он растерянно смотрел то на меня, то на горячее и явно разрывался между нами.
– Приятного аппетита, – быстро сказала я и поспешила исчезнуть.
Оказавшись на террасе, густо увитой плющом, я глубоко вдохнула. Хорошо, что я здесь одна. Не нужно держать лицо и делать вид, что все в порядке. Можно расслабиться, все равно сквозь эти зеленые заросли меня никому не видно. Ни из зала, ни из сада.
– А я уже думал от нее избавиться, – раздался низкий тяжелый голос, заставив вздрогнуть и обернуться.
Бояринцев. К счастью, без своей Инессы.
– От кого избавиться? – не поняла я.
Бояринцев усмехнулся:
– От чего. От этой террасы.
– А хозяева ресторана не будут против? – так же машинально спросила я.
– А хозяин я, вот приобрел по случаю.
– Зачем вам еще и ресторан? – не удержалась я.
Впрочем, какое мое дело. Может, у Бояринцева вообще хобби – обзаводиться тем, что ему совершенно не нужно, вроде меня. Он пожал плечами:
– Пока еще не решил. Мне его в счет долга отдали.
Кто бы сомневался. Зачем покупать, если можно отобрать. Очень на него похоже.
– Пойдем, я тебе покажу, что тут есть.
– Зачем? – вырвалось прежде, чем я успела сообразить, как бы повежливей отказаться.
Странное предложение. И застало меня врасплох. Почему я? Почему именно мне нужно показывать ресторан, бросив в одиночестве блистательную Инессу? Я ведь никто. Фиктивная жена сына, случайно оказавшаяся под рукой. А мне… Прогуливаться по ресторану вместе с Бояринцевым было бы пыткой.
Оставаться с ним наедине теперь было не просто тяжело – невыносимо. Не объяснишь же ему, что после всех этих танцев двух акул такой мелкой рыбешке, как я, только и остается, что уплыть в произвольном направлении. Стараясь по возможности сохранить лицо. И самоуважение. И как для меня важно то, чему он не придает никакого значения, – тоже не объяснишь.
– Пойдем, пойдем, – он подхватил меня под руку. Теплые сильные пальцы легли на нежную кожу в сгибе локтя, требовательно сжались. Увлекая меня вперед, по террасе. – Нам нужно очень многое обсудить.
По телу прокатилась волна дрожи… Он был так близко, что я чувствовала его дыхание, скользящее по щеке и шее, и концентрироваться на разговоре стало почти невозможно. Даже сейчас, когда я знала все и про него, и про себя… Даже сейчас его близость мутила разум, делая меня совершенно безвольной.
– Что, например? – спросила я, облизав пересохшие губы.
Мне совсем ничего не хотелось с ним сейчас обсуждать. И когда-нибудь после тоже. Мне хотелось, чтоб он отпустил мою руку. И я смогла отодвинуться от него подальше. И прийти хоть немного в себя.
– Например, вот что. Как долго ты будешь от меня бегать?
Бегать? Куда? Если он ядом впитался в кровь, разнесся по телу, не выцарапаешь. Разве от самой себя убежишь? Я промолчала. Но ответ, кажется, и не требовался.
Пройдя через всю террасу, мы шагнули в дверь. Я в панике дернулась, в последний момент пытаясь высвободить локоть: сейчас же все увидят, как мы заходим вдвоем, под ручку. Что они могут подумать? Ничего приличного, это уж точно! Конечно, есть надежда, что гости слишком пьяны для того, чтобы следить, кто, с кем и куда входит… Но…
Но помещение, в которое вела дверь, оказалось совершенно пустым. Высокие окна были плотно зашторены, и внутрь не пробивалось ни лучика, ни пятнышка солнечного света. Лишь полумрак и тишина, заполненная воздухом и пространством. Дверь за нами захлопнулась, и ее хлопок, словно выстрел, разорвал тишину, эхом отразился от стен и потерялся где-то под куполообразным потолком. Бояринцев выпустил наконец мой локоть, и я с облегчением прошла вперед. Шаги гулко разлетались по залу. Мебели не было, если не считать круглого полированного стола, забытого кем-то посредине.
– Еще один зал, – сказал Бояринцев. Каждый произнесенный звук и тембр его голоса отозвались многократным эхом. – Пока не решил, для чего его приспособить.
Внутри что-то екнуло, скрутившись тугой спиралью, по спине скользнул холодок.
Мы были совершенно одни в пустом запертом зале, и я понятия не имела, как поведет себя Бояринцев здесь, где никто не может нас увидеть.
– Так почему ты все время убегаешь?
Глава 26
«Убегаешь… убегаешь…» – раскатилось эхом по залу, мячиками отскочило от стен и прилетело со всех сторон, словно не один, а несколько Бояринцевых разговаривали со мной, окружая, отрезая пути к отступлению. Сзади прошелестели шаги, я обернулась и наткнулась на тот самый пристальный взгляд, от которого холодеет спина, а внутри наливается жаром, мужской жадный взгляд, который означает, что так просто все не закончится.
Хотела ли я этого? О господи, еще как. С того самого мгновения, когда увидела его там, у окна, залитого ярким солнечным светом. С его белозубой ленивой улыбкой и расстегнутым воротом. И небрежно скрещенными ногами, туго обтянутыми тонкой тканью штанов, и ладонями, обхватившими край подоконника, этими большими теплыми ладонями, которые могли быть и ласковыми, и жесткими, которые знали каждый кусочек, каждый изгиб моего тела… Как я соскучилась по этим рукам, по его запаху и по всему тому, что между нами было. Безумно соскучилась, до слез, до тянущей душу тоски, до дикого, почти неконтролируемого желания растолкать всех поздравляющих и наброситься на него прямо там, среди кучи народа, среди приглашенных гостей и снующих официантов… Наброситься и присвоить себе – Мой! Мой мужчина! – раз и навсегда, не оставив другим ни малейшего шанса…
Да вот только наше с ним «родство» вовсе не предполагало ничего подобного, и сложившаяся ситуация делала эти мои желания и мысли постыдными, порочными, распущенно-неправильными.
Бояринцев молча надвигался на меня, и от жара, полыхающего в глубине его глаз, я невольно попятилась.
– Но вы же все равно меня находите…
«Находите… находите…» – подхватило эхо, насмешливо возвращая мне мое же смятение. Я сделала еще один шаг назад и уперлась во что-то деревянное. Стол… Тот самый стол. Отступать больше некуда… Да и стоит ли? Я замерла, судорожно вдохнув, и этот звук тоже прорезал тишину, множась певучим шелестом.
Он положил руки мне на талию и притянул меня к себе.
– Если ты еще раз назовешь меня на «вы», я не знаю, что с тобой сделаю.
– Что-нибудь хорошее? – обмирая, прошептала я.
Ответ я уже прочитала в его потемневших глазах, но он сказал хрипло:
– Плохое, но тебе понравится.
«Понравится… понравится…» – вкрадчиво подхватил зал, и каждый волосок на моем теле встал дыбом.
– Вы страшный человек… – выдохнула я.
Я и сама не заметила, как сказала запретное слово. А когда поняла, было уже поздно.
