Мудрецы путешествовали по психиатрическим клиникам и опрашивали единичек без меня. Если и там никого не будет, то придется просеивать через анкеты все население планеты. На это могут уйти циклы, а тройка в итоге появится сама.
Я раздраженно натираю до блеска паркет в комнате Марка и думаю, как ограничить круг поиска. Психиатрические лечебницы? Наверняка не все мудрецы оказались там. Те, у кого нет способностей, могут жить нормальной жизнью и ни разу не попасться на глаза психиатру. Мудрецы универсальны, нет такой профессии, где их не стоит искать. Разве что среди генералов и полковников только правители, но их очень мало и такое исключение серьезно задачу не облегчает. Как бы я не сопротивлялась, а нужно делать универсальную анкету и постараться учесть все особенности этапов и уровней, затронуть все области жизни и буквально забраться в душу каждому цзы’дарийцу.
Жаль, нет планшета, боюсь забыть придуманные вопросы и каждый проговариваю про себя несколько раз. Мучаюсь между выбором из готовых вариантов и открытыми вопросами. Последние хороши, когда цзы’дариец умеет четко выражать свои мысли. Иначе я получу короткие, односложные ответы и чужие фразы-шаблоны. Фиксированные варианты можно обрабатывать автоматически, ответы на открытые вопросы нужно тщательно анализировать. Пока я вижу комбинированный вариант. Сделать короткий опросник, чтобы грубо определить этап: ремесленник, звезда, правитель или мудрец. А потом тем, кто попал в категорию «мудрец», дать более глубокие открытые вопросы. Готовую анкету решаю обкатать на тех, чьи этапы я знаю. Правители-офицеры, все мои мудрецы, ремесленник Трур. Со звездами сложнее. Мне бы детей Марка — кудрявого Клавдия, надменную Юлию, легкомысленную Ливию, но придется искать звезд среди виликусов и лейтенантов.
Наряд по уборке заканчивается, и мы успеваем исчезнуть на втором этаже прежде, чем гости погребальной церемонии вернутся из крематория. Прощальный ужин — не наша забота, поэтому виликусам дают отдых и строгий наказ не выходить из комнат. Не увижу я Наилия, Марка, Аттию. Надеюсь, генерал отпустит меня к матушке на горный материк, все равно нужно где-то прятаться, почему не там? Проклятый маскарад. Не будь формы виликуса, еще в атриуме бросилась бы к Аттии на шею. Я соскучилась, матушка, мне столько нужно тебе рассказать. Как там твоя коза? Приезжал ли Марк в гости, пока нас не было? Не заросла ли травой дорожка, не вышел ли ручей из берегов? Я слышала у вас дожди. Я рада, что ты приехала, прости, что вот так. К саркофагу.
Забираюсь по лестнице на второй ярус кровати и укладываюсь поверх покрывала. Тугой узел беспокойства в животе никак не развяжется. Все бремя обмана Наилий принял на себя и сейчас ходит по краю пропасти, выслушивая соболезнования и разыгрывая скорбь. Не верю, что у него нет предела. Всерьез боюсь, что сорвется.
— Тиберий, ты там как? — старший виликус стучит по стойке кровати.
— Нормально…
Мой ответ перебивает еще один стук. Кто-то долбит кулаком в дверь. Резко сажусь, жмурясь от яркого светильника, оказавшегося слишком близко к глазам, а Трур впускает к нам в комнату Аттию. Из-за ее спины кивает и молча уходит другой виликус. Проводил, свободен.
— Матушка, — почтительно склоняет голову Трур, касаясь узкой ладони поцелуем.
А я замираю и не дышу. Пришла, но не ко мне. Матушка смотрит на виликуса и ласково гладит его по волосам.
Кузнечик мой, попрыгунчик, я уж думала, не свидимся больше. Говорили, пропал ты на Эридане.
— Вернулся, — голос Трура затихает до едва различимых помех, — правда, не весь.
Сервоприводы протезов под комбинезоном молчат, но Аттия мудрец и видит болезни.
— Каким бы ни было тело, а главное то, что здесь, — матушка кладет руку на грудь Трура, — пока живет и бьется — ты есть. Найдешь свою половину, и смотреть она будет только сюда. Сердцем.
— Найду, — шепчет виликус.
Медальон на груди Аттии качается и рассыпает блики по комнате. Отсветы скользят золотом светила по стенам и мебели, путаются в соломенных волосах Трура и гаснут.
— Матушка, это Тиберий, — глухо говорит виликус и кивает мне, чтоб спускалась.
Аттия шила одежду для воспитанников горного интерната. Когда-то к ней в деревню пришли Наилий и Марк, но, сколько у нее мальчишек, на самом деле? Каждого помнит, обо всех знает.
Встаю рядом и в маленькой комнате втроем уже не развернуться. Понимаю, что должна сделать, но все равно неловко, когда беру матушку за руку и наклоняюсь, чтоб поцеловать.
— Дарисса, — слово вырывается с хрипом и присвистом. Голос не мой, одежда не моя — исчез Мотылек. Видит ли Аттия нить, что заметила в атриуме?
— Хворый ты, — тихо говорит она, — только затянулось все, зачем прячешь?
Берет меня за запястье и тянет рукав вверх, открывая повязку на пересаженной коже. Настоящая рана, не выдуманный ожог. Не узнает меня матушка, жалеет незнакомого мальчишку, а я снова лгу тому, кто мне дорог. Мутит от отвращения к себе, забираю руку и отступаю назад, отворачиваясь.
— У него много тайн, матушка, — доносится синтезированный голос Трура, — потому и маска на лице.
— Я вижу, — ласково отвечает Аттия, — не только тело, но и душа ранена. Поговоришь со мной, Тиберий?
Матушка берет меня за руку, как тогда на мосту через горный ручей. Словно не было покушений, взорванного катера, побега в четвертый сектор, страшного пророчества и эдельвейсов в саркофаге.
«Это я, Мотылек» — горит на губах, дрожь идет разрядами тока по телу.
Сорвусь, не выдержу. Нельзя, еще не развеян мой пепел по ветру.
Собираю остатки сил в кулак до хруста зубов… Молчать!
Поговорит, — скрежещет помехами Трур и уходит из комнаты. Посочувствовал, оставил нас одних. Снимаю черную маску и бросаюсь в объятия Аттии. Усталость разливается тяжестью по телу, подкашивая ноги. Осторожно, чтобы не расплескать непролитые слезы, кладу голову на плечо. От матушки пахнет молоком и луговыми травами. Она гладит меня по спине и утешает:
— Тише, тише, моя девочка. Живая, здоровая. Ох и наревелась я, когда Марк позвонил.
— Он… не должен… был, — задыхаюсь я.
— Забудь, уже все хорошо. Спрятал тебя Наилий, он сказал мне. Пусть так, пусть понарошку. Значит, нужно.
Аттия обнимает меня крепко и вдруг отступает, вглядываясь в карманы комбинезона на груди.
— Нацепляла сколько, — качает головой, — раньше один был, а теперь вон какие. Фиолетовые.
Если Юрао зеленый и питается похотью, то, как кормить фиолетовых? У меня нет ни сюзеренов, ни вассалов. Единственная такая привязка идет ко мне от Флавия. Неужели им придется жертвовать? Не честно это. Капитан Прим не должен кормить чужих духов!
Аттия хмурится и собирает пальцы в щепоть. Вспоминаю, как избавила от кошмаров, убрав всех лишних духов, только Юрао оставила. Сросся со мной паразит, неужели пятеро новых тоже?
