— Дэлия, я пьян, мне нужно больше, чем обычно.
Успеваю только вздохнуть, когда подхватывает на руки и несет на кровать. Роняет на подушки и тянет к себе, устраиваясь между моих ног. По-прежнему возбужденный и твердый, как камень. Бездна, я не выдержу! Лоно саднит и горит, а я принимаю Наилия с протяжным стоном. Ощущение смятой в кулаках простыни реальнее всего остального. Давно нет ни меня, ни спальни, ни того, что приходится терпеть. Под тяжестью мужского тела сложно дышать. Сознание уже плывет, когда ладони генерала ложатся на горло. Сначала просто держит, а потом начинает давить. Пью последний глоток воздуха и жду спасения в темноте. Думала, будет проще, но инстинкт запускает панику. Тело бьется и просит воздуха, выгибаясь дугой. Пытается выгнуться — под Наилием это невозможно.
— Не бойся, — стонет он, — не бойся…
Слабость разливается по телу покалыванием миллионов иголочек, и обморок утаскивает в пустоту. Меня нет мгновение, но в этот момент приходит счастье. Ни страха, ни боли, только покой и легкость. Не хочу возвращаться, сопротивляюсь, а реальность стучит кровью в ушах. Все та же слабость в теле и лампа, бьющая светом по глазам. Генерал лежит рядом и хрипло дышит. Смотреть на него не хочу. Перекатываюсь на край кровати и падаю на пол. В голове шумит, язык прилипает к пересохшему небу, ноги дрожат от слабости.
— Ты куда? — глухо спрашивает Наилий.
— Мне нельзя здесь, — выталкиваю слова и встаю, держась за кровать, — пойду к себе, а вы спите, Ваше Превосходство.
Не помню, как забираюсь обратно в рабочий комбинезон, застегиваю молнию под горло и вываливаюсь в прохладу коридора. Свет погаснет сам, стоит генералу уснуть и не двигаться какое-то время. А все, о чем сейчас нужно помнить мне — камеры, безразлично следящие за каждым шагом засекреченного виликуса.
«Все-таки придушил, — взвивается Юрао. — Я говорил, бежать от него нужно!»
Чего он только не говорил. То защищал Наилия, то ругал, то умолял к нему вернуться. Куда теперь мне бежать? Обратно к Создателю и Агриппе?
«Двенадцать секторов на планете, а укрыться негде? — раздраженно шипит дух, — Аттия знает, что ты жива, у нее спрячься!»
Хватаюсь за перила лестницы и скольжу вниз, грохоча ботинками по ступеням. Живот тянет, истерзанное лоно горит и щиплет. Я надела комбинезон на голое тело и теперь упавшая капля семени стекает по внутренней стороне бедра.
«Уйдешь, как в прошлый раз, никто тебя не остановит, — не унимается Юрао, — на дороге поймаешь попутный транспорт…»
Привычка убегать — одна из самых вредных. Все равно, что лечить головную боль, бросившись в реку с моста. От моей жизни и так ничего не осталась. Я меньше, чем никто. Куда поеду? Кто меня ждет? Кому я нужна? Матушка здесь на третьем этаже вместе с семьей Марка. Приютит, знаю, не выгонит, но как я доберусь до ее дома одна? Пешком через два материка и океан?
«Пусть Публий тебе поможет!»
«Хватит! — грубо останавливает паразита Инсум, — угомонись, мелкий, никуда она не поедет. Отдохнет, выспится, а утром иначе посмотрит на ситуацию».
Не знаю, смогу ли уснуть. Забуду ли вспышки боли и холодное: «А ты не кричи». Разве мог Наилий так со мной поступить? Я просыпалась утром в его объятиях от поцелуев. Не верила, что столько счастья досталось одной мне. Смотрела на своего генерала, замирая от восхищения. Первый после всех несуществующих богов. Сам как Бог.
«Генерал ее изнасиловал и чуть не задушил, — психует Юрао. — Как еще можно увидеть ситуацию? Оправдать и простить? Ты защищать его собрался?»
«Нет! — рявкает в моих мыслях Инсум. — Наилий — пьяный дурак. Разнообразия захотелось? Не так это делается! Сорвался он…» «Замолчите оба!» — не выдерживаю я.
Сил нет выслушивать перебранку духов. Собственный разум, как клетка, из которой не найти выхода. Иду по коридору второго этажа, держась за стену и считая двери. Одинаковые все, как их различают? Трур давно спать должен, завтра рано вставать. Осторожно открываю дверь и заглядываю внутрь. Свет от спутника рисует очертания мебели углем и белилами. Старший виликус спит, отвернувшись к стене. Под окном на тумбочке стакан воды. Мучаюсь от жажды, но выпить не решаюсь. Не для меня поставлен. Притворяю за собой дверь и карабкаюсь по лестнице на кровать. Снова ложусь в одежде поверх одеяла и не снимаю маску. Ворочаться нельзя — разбужу Трура, посыплются вопросы, а я не знаю, что отвечать. Где была, почему так поздно? Любимого мужчину утешала. Да так, что себя жалеть нужно. Не знаю, как долго лежу и молчу, разглядывая пятно света на потолке. Мертвое, безжизненное, ледяное. Никому не рассказать, даже матушке. Не уткнуться носом в ее плечо и не почувствовать, как гладит по спине. Вся эта боль — моя лишь боль. Постыдная рана, медаль за глупость. Знала, к кому иду, и в каком он состоянии. На что надеялась? Живу с чудовищем, сплю с садистом… Люблю генерала.
Спазм давит грудь, горят искусанные губы, рот закрываю рукой, чтобы не завыть, но слезы не удержать. Крупными каплями выступают на ресницах и впитываются в черную маску. Горячая соленая влага растекается по ткани. Судорожно вдыхаю и боюсь, что всхлипы слышно. Терплю пока можно, а потом меня прорывает. За что он так со мной? Что я ему сделала?
Сжимаюсь в комок, подтягивая колени, утыкаюсь лицом в подушку.
Всхлипы, как стоны, все громче и громче. Слезы соленым морем. Больно. Невыносимо.
— Тиберий, — звучит шепот из пустоты, — ты чего?
Трур касается плеча, а я реву и не могу остановиться.
— Перестань, ну, — синтезированный голос хрипит и щелкает, — поговори со мной, пожалуйста…
Тихо, как помехи. Тру кулаком глаза, но только шоркаю мокрой маской по лицу.
— Тиберий, — отчаянно зовет виликус, — я… не могу… когда кто-то плачет.
Добрый, хороший Трур, а я наврала ему, насочиняла. Горе у рядового Тиберия, любимая умерла. Вестой звали, с детства дружили.
— Из-за нее, да? — шепчет виликус. — На вот, воды выпей. Хочешь, Шуи достану?
Забираю протянутый стакан и мотаю головой.
— Нет, спасибо.
— Что мне для тебя сделать?
Жадно пью, захлебываясь. Сижу на кровати, а Трур облокачивается на нее рядом. Глаза блестят, а на лице даже под грубыми тенями ночного света угадывается беспокойство.
— У меня все хорошо, правда.
Голос срывается к концу фразы. Разревелась, всхлипываю, как девчонка. Мудрец должен забыть об эмоциях. Я мужчина теперь. Рядовой Тиберий.
— Давай спать, — прошу Трура, — смена завтра.
Он долго на меня смотрит, а потом вздыхает:
— Спи, конечно. И зови, если что.
Забирает у меня стакан и сам укладывается. После слез действительно легче. Глаза закрываются, утягивая в сон, как в бездну.
«Шум из темноты. Так скрипит старая карусель в парке. Протяжно и тоскливо. Бегу туда, перепрыгивая с плитки на плитку, чтобы не наступать на стыки. Ноги в сандалиях. Совсем новые, мама вчера купила. Дорожка в парке еще не заросла травой, по краям мелкие камушки. Я рылась в них, пока пальцы не заболят. Золото искала и приносила маме гравий с вкраплениями слюды. Она так сверкала. Моя маленькая драгоценность. Снова шум — голоса. Взрослые, взволнованные. Нельзя мне к взрослым, мама запрещает. Маму слушаться нужно, но я иду. Всегда лезу, куда не просят. Непутевая. Карусель скрипит жалобно, никак ее не раскачают, уселись всем двором и мешают друг другу. Мальчишки шебутные и всегда маленькие. Потому что чуть подрастут — приезжают злые черные дядьки и утаскивают их в большие машины. Мальчишки упираются, плачут, размазывая грязь по щекам, и мамы их плачут. Долго вслед смотрят, не уходят. И все шепчутся. Училище, училище. Зверь такой страшный, ему детей скармливают. Никто не вернулся, даже косточек не прислали. Мама пугает, что буду себя плохо вести, и меня заберут. Оденут в комбинезон и будут бить палками. Не хочу.
