Скрип противный, уши режет. Зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, вижу карусель. Высоченный столб с колесом наверху, к нему веревки привязаны. Колесо широкое, веревок много. А внизу вместо седушек — взрослые. Серые, лысые, руки за спиной связаны. Рядом другие в красной одежде хватают веревки, и петли на шеях у серых затягивают. Те вопят, мотают головой. Страшно мне, а я все иду. Черный стоит и смотрит. Важный такой, прохаживается, покрикивает. Оборачивается ко мне — конопатый, жуть! Будто грязью все лицо забрызгали. Смеюсь в кулак, а он грозно так:
— Веста, подойди.
Непутевая ведь, иду. Он за плечо пальцами хватает и к карусели ведет.
— Смотри, как весело будет. Это я придумал.
Последнему серому веревку на шею привязывают и красные отходят.
Тут что-то как загремит, заскрипит. Колесо наверху как закрутится! Серые мычат и бегут друг за другом, спотыкаются, а упасть не могут, веревки за шеи держат. Хрипят серые, дергаются, белые все, носы синие.
— Дяденька, — тяну черного за рукав, — не весело им!
— Зато мне хорошо, — улыбается он и глазищами на меня сверкает. Карусель скрипит, колесо вверх по столбу едет, серых над землей поднимает. Они хрипят и болтаются, как куклы на ниточках. Трясутся все, ногами дергают. Нехорошо им, совсем плохо. Я бежать, а черный меня за руку держит и в ухо шепчет:
— Ложе со мной разделишь, моей будешь!
— Нет! Нет!»
Глава 10. Беседка с ядовитым плющом
Дергаюсь всем телом и открываю глаза. Утро. Светило вовсю хозяйничает в комнате. Проспала! Подрываюсь встать и чуть не падаю со второго яруса кровати. Проклятье. Опостылело все. Немытое, перегретое в комбинезоне тело скоро взбунтуется. С разумом и того хуже. Не видела раньше таких кошмаров. Всегда опасность угрожала мне, впервые истязали и мучали других.
Нащупываю подошвой перекладины лестницы, спускаюсь на пол и замираю. Тихо слишком. Нет Трура. Вместо стакана с водой на тумбочке блокнот, ручка и сложенный пополам лист. Старший виликус оставил мне записку и ушел. Читаю: «Отгул у тебя, спи, Тиберий. Ко второй смене приду».
Стыдно, что изувеченный Трур так жалеет меня. Чего стоят мои страдания рядом с его? Страхи, обиды, кошмары — сегодня трагедия, а завтра воспоминания. Их просто нужно пережить. Возвращаю записку на тумбочку и сажусь на аккуратно застеленную кровать соседа. Духи молчат, хотя кто-то рассказывал мне про стража сновидений.
«Это ведь ты, Инсум? Цзы’дариец в черном и с веснушками?»
Видимо, я как-то неправильно понимаю значение слова «страж».
«Нет, все верно, — отвечает дух, — мне с тобой во сне общаться проще, чем наяву. Юрао просил избавить тебя от кошмаров, и я вывернул их наизнанку. Больше никто не причинит тебе вреда, но теперь ты будешь видеть вот такие сны. Как правитель, чьи страхи сложнее простого инстинкта самосохранения».
Догадка брезжит вдалеке и стучится в пока закрытую дверь. Мы привыкли считать духов чем-то чуждым и потусторонним. Забывая при этом, что внутри каждого живого сидит точно такой же дух, как Инсум или Юрао. И теория Создателя объясняет поведение вовсе не цзы’дарийцев, а воплощенных в них духов.
«Ты ведь правитель, Инсум. Я буду видеть твои сны?»
«Именно так, — подтверждает страж сновидений, — но только то, что я помню».
Я спрашивала когда-то давно у Юрао, что он помнит из своей жизни. Видела город, толпу странно одетых прохожих, потом холодную комнату и тело на столе, разрезанное от подбородка до паха. Не смогла узнать ни эпоху, ни местность и даже не уверена, что видела цзы’дарийцев, а не кого-то из представителей других разумных рас.
«Мы не знаем, — подает голос паразит, — все лишние детали стерты, оставлена только суть».
Внешность? Нет, она не может быть сутью, что тогда? Я видела Юрао в толпе одним из многих, а Инсума офицером, руководящим казнью. «Императором, — уточняет дух, — я умер молодым, едва взойдя на трон».
Последний император на Дарии жил во времена несуществующих богов, потом к власти пришли двенадцать генералов, установив военную диктатуру. Но я опять называю лишние детали. Статус — суть?
«Сила, — поправляет Инсум. — Она растет только в телесном воплощении. Вне тела мы мертвы и статичны. Только воплотившись, можно реализовать себя и развиться дальше. Сила помогает добиться нужного статуса. Нет смысла императору обжигать горшки, так он не будет развиваться, поэтому воплощенный дух правителя с невероятным упорством лезет к вершине власти и очень быстро там оказывается. Все мы в итоге оказываемся на положенном нам месте».
Значит, Юрао из толпы. Ремесленник? Нет, судя по вчерашней истеричной реакции, звезда.
«Ты поэтому назвал его мелким?»
«Да, твой паразит ниже меня на несколько порядков. Вне тел значение имеет только сила. А теперь сама ответь на вопрос, почему мы вшестером безропотно пообещали подчиняться тебе?» Это просто, но я даже мысленно боюсь произнести. Может быть, виновато воспитание. Мать считала гордыней любую мысль о моей исключительности. Такая же, как все, не лучше, а даже хуже. Непутевая, косорукая, ленивая, бесполезная. Я поэтому так долго отвергала мысль, что я — мудрец. Боялась заразиться от Создателя манией величия. Не верила до тех пор, пока не увидела привязки. Сейчас тоже сомневаюсь. И не зря. Стоило поверить, что я тройка, и меня тут же поставили на место. Женщина. Ни умом, ни возрастом, ни мудростью не вышла. Ехидная усмешка Вселенной, но это я.
«Потому что я сильнее вас».
Повторяю за Аттией, повторяю за духами и за собой, пока не поверю окончательно. Но это еще не все.
«Юрао, Инсум, Лех, светлые, темные — все мужчины. Почему?» «Потому что мы — твоя армия».
Хватаюсь за голову. Картинка упрямо рассыпается на части, не желая собираться воедино. Зачем мне армия? Наилий не шутил на похоронной церемонии? Я действительно оружие?
«Думай, — ласково говорит Инсум, — это лучше, чем снова прокручивать в памяти прошлую ночь и страдать. Проблемы, как рыбы в океане. Крупная всегда пожирает мелкую. А ты учись, Юрао, как нужно отвлекать от истерик мудреца».
Паразит бурчит что-то в ответ, но меня сбивает громкий стук в дверь. Трур вернулся, проклятье! Где часы? Сколько я спала? Толкаю дверь в коридор и натыкаюсь взглядом на военный комбинезон с капитанскими погонами. Совсем не ждала его.
— Капитан Назо.
— Тиберий, — приветствует он и заносит в комнату медицинский кейс, — меня Наилий еще вчера просил перевязать тебя, но пришлось увезти Диану с церемонии.
Имя режет слух. Сама Поэтесса отвыкла от него. Говорила, что оно напоминает о прошлом, где осталась трагедия. Диана умерла вместе с именем так же, как я. И воскресла для одного Публия. Мудрецы попрежнему зовут Поэтессой.
