— Как она?
— Уже нормально, — морщится капитан, — накачал успокоительным. Завтра важный день, срывы не нужны.
Держу вопросы при себе. Многое увижу сама по привязкам, а остальное меня не касается. Капитан ставит кейс на тумбу и первым делом достает блокиратор для замка. С виду он похож на скрепку для бумаги, только вешается на ручку и пришпиливает дверь к стене.
— Раздевайся, — ворчит Публий, — почему нужно каждый раз напоминать? Под рабочим комбинезоном белья на мне нет. Успеваю почувствовать жар на щеках от смущения, а потом соображаю, что можно снять одну верхнюю часть и завязать рукава на талии. Пока вожусь с одеждой, повернувшись к капитану спиной, не вижу, что делает. Кажется, будто стоит и смотрит на меня.
— Откуда у тебя синяки?
Озноб прокатывается сквозняком по голой спине. Только сейчас замечаю синие отметины на боках.
— Это от пальцев, — говорит Публий и подходит ближе, — вот так давил. Капитан держит меня, как вчера Наилий. В бездну летит отвлекающий маневр духов и моя выдержка. От воспоминаний спазмом сводит низ живота, а дышать я перестаю. Плевать, что врач, рассказывать и переживать насилие заново я не собираюсь!
— На шее тоже, — продолжает медик, — характерные такие…
— Я сама сделаю перевязку, — грубо обрываю его и тянусь к покрывалу, чтобы прикрыться, — оставьте повязки, пластырь и уходите!
Сдергиваю покрывало и прижимаю к груди. Я только что грубо нарушила субординацию — выставила старшего по званию за дверь. Если будет упрямиться, повторю еще раз! Озноб превращается в нервную дрожь, только бы не разрыдаться при капитане!
— Дэлия, — тихо зовет он, — необработанные трещины и разрывы чреваты…
— Я целая!
Не права, что срываюсь. Публий помочь хочет, его чувство долга гложет, а не желание покопаться в чужих тайнах. Но я не вынесу прикосновений даже от женщины-гинеколога.
— Хорошо, — вдруг сдается он, — закроем тему, а теперь позволь мне сделать то, ради чего я пришел. Дольше тянуть с перевязкой нельзя. С трудом успокаиваюсь, глотая воздух мелкими вдохами. Вместо раздражения приходит неловкость. Звезде простительны такие вспышки, но не мудрецу. Диана бы себе не позволила. Возвращаю покрывало на место и протягиваю медику заклеенные пластырем руки.
— Извините, капитан Назо.
В ответ военврач только губы поджимает. Повязки снимает быстро, но пересаженную на шрамы кожу рассматривает внимательно и не спеша. Хмурый, холодный и сосредоточенный. Даже намека нет на иной интерес, кроме профессионального. Понимаю, что зря надеюсь, и зеленая привязка никуда не делась, но увидеть ее должна. Публий аккуратно держит меня двумя пальцами за запястье, но даже такого физического контакта хватает, чтобы рассмотреть облако привязок тщательнее.
Вчера зеленой энергией насытились не только демоны Наилия, но и мои духи. Картинка четкая, привязка к генералу до сих пор пульсирует. Ищу нитку от Публия и снова кажется, что она окрепла и раздалась в ширь. Энергетически не важно, одобряешь ли ты связь или всеми силами стараешься игнорировать. Любые мысли капитана о его влечении ко мне кормят привязку, и как от нее избавиться я не знаю. Друг Наилия всегда где-то рядом с ним, а значит, со мной. Теперь он один из немногих посвященных в тайну рядового Тиберия. Рассказать правду и объяснить, что нам нельзя лишний раз видеться? Боюсь, что из чувства вины Публий станет еще сильнее приказывать себе не думать обо мне. Бездна! Это мужчина Дианы! В их прочную реализованную связь уже вплетается розовая нить. Если не было любви до этого, то, как раз сейчас зарождается, и другая женщина в мыслях капитана не нужна совершенно!
— Хорошо все, через два дня сама снимешь повязку, — говорит он, протирая бесцветной жидкостью мои руки.
Резкий запах заполняет комнату, позже открою окно и проветрю. Поверх прижившейся кожи ложатся свежие повязки, отворачиваюсь, чтобы спрятать их в рукавах комбинезона и застегнуть на груди верхнюю часть.
— Спасибо, капитан Назо.
Медик по-прежнему тих и сдержан. Никаких признаков влечения. А что, если я все придумала? Все вплоть до самого существования цветного клубка нитей? Остатки веры в себя тают, как кубик льда на летней жаре. Весь мой мир нереален. Я до сих пор в карцере под препаратами и вижу один длинный сон о том, как генерал влюбился в простушку с окраины, а его лучший друг мучается от запретного желания. Бред.
Разворачиваюсь и подхожу к Публию. Если сейчас я спровоцирую привязку, и она не отреагирует, то забуду о ней навсегда. Капитан вздрагивает от неожиданности, когда я обнимаю его и кладу голову на плечо. От комбинезона пахнет медикаментами, прижимаюсь крепче и слушаю размеренные удары сердца. Они отсчитывают мгновения, пока я отогреваюсь теплом Публия, чувствую, как расслабляется натянутая струной спина. Он проводит рукой по моим волосам, гладит по плечам и спине, а привязка статична. Будто приморозило ее. Зато рядом оживает желтая нить к Наилию.
— Дэлия, не позволяй ему, — шепчет капитан, — что бы ни говорил про привычки, часть натуры — не верь. Это не он.
«А кто тогда? — вскидывается Юрао. — Как удобно все сваливать на демонов!»
Крик в мыслях, как удар. Морщусь и сильнее зарываюсь лицом в плечо Публия. Почти заставляю себя разжать руки. Это не мой защитник! Отпустить должна и снова извиниться, но капитан опережает: — Помни, что ты можешь запретить… — И Наилий подчинится?
Военврач молчит, но другого ответа я и не ждала. Делаю шаг назад, жалея, что лишилась тепла и поддержки. Прощание скомканное, я едва замечаю его кивок и сама наклоняю голову уже перед закрытой дверью.
«А ведь он прав, — говорит Инсум, — ты имеешь власть над генералом». «Вся моя власть кончилась вчера, когда просила отпустить, а он не услышал. Не одолеть мне эту тьму, не уравновесить огнем».
«Нет в нем тьмы, — спорит дух. — Светлый твой Наилий, как ты, Юрао и я».
Тяжело поверить. Настолько, что иду к окну, чтобы подставить лицо под струи холодного воздуха. Маска осталась на кровати Трура, волосы распустились по плечам, но сейчас не до проблем с маскировкой.
«Аттия говорила про тьму…»
«Она ошиблась, — припечатывает Инсум, — действующие силы только в мире за барьером однозначны. После воплощения от четких векторов остаются отблески, полутона, неясный шепот. Слишком много телесных соблазнов, слишком толстые первичные оболочки. Они преломляют, искажают, запутывают, а снаружи другие силы тянут к себе».
Потому и не бывает абсолютно добрых и абсолютно злых. Вместо чернобелой картины мы видим вихрь красок и оттенков. А наш язык беден, понятия добра и зла упрощенные до схем и жестких рамок. Теперь не узнать, какую тьму имела в виду Аттия, а какую Инсум. Отчаянно цепляюсь сознанием за то, к чему привыкла. Светлый не убивает, не насилует, не причиняет страданий…
«Я ведь тоже садист, — вздыхает Инсум, — и с женщинами обращался так, как принято у правителей обращаться со своей собственностью». «И чем тогда ты отличаешься от Темных?» «Окрасом силы».
