Жалею, что не ощущаю через телефон фантомных запахов и не могу прочитать генерала. В каком он настроении? Просто откажет или причину придумает?
— Ты закончила на сегодня?
И про дисциплину я тоже забываю. Рабочий день у всех одинаков, даже у любовниц генералов. Мне бы повиниться и отменить встречу, но Поэтесса нетерпеливо ждет и я уже настроилась на разговор. Стыдно. Сбегаю с работы в первый же день. Как после такого относиться ко мне серьезно? И оправдание искать не красиво, поэтому я признаюсь:
— Да, разошлись все с совещания.
— Хорошо, тогда я тебя от Публия заберу. Вы же к нему идете?
Теряюсь от покладистости Наилия. Бормочу в ответ «хорошо», и слышу от него «отбой». Осталось предупредить Флавия, и он ничего не имеет против.
Из штаба дохожу до медицинского центра в полусне, почти не слушая болтовню Поэтессы. Ощущение неправильности или надвигающейся беды не отпускает. Паранойя, как она есть.
Лифт поднимает нас под крышу. У Публия не свой этаж, как у Наилия, а небольшая квартира под шпилем здания. Фойе с панорамным круговым остеклением. Если подойти близко, то, кажется, что висишь в воздухе, а город лежит под ногами. Почти неразличимый в сумерках, словно кто-то пролил на Равэнну синюю краску, испачкав дома, улицы и автомобили. Только желтые вспышки фар и красные капли габаритных огней текут по асфальту.
— Красиво, правда? — шепчет Поэтесса. — Иногда полдня здесь стою. Если прищуриться, то можно поверить, что город живой сам по себе. И под его прозрачным панцирем видно, как кровь течет по венам. Он никогда не спит и питается цзы’дарийцами. Проглатывает их и переваривает, гоняя по артериям улиц. И вырваться невозможно.
— Предсказывала что-то недавно? — спрашиваю, поймав настроение мудреца.
— Да, — хмурится она, — но потом. Я такой пирог испекла с яблоками и корицей, съешь целиком и точно растолстеешь, обещаю.
Куда мне, но я не спорю. Квартира встречает холодным сквозняком работающей климат-системы. Вкусы у Наилия и Публия на темные и квадратные интерьеры совпадают, разве что у врача диваны обиты светлой кожей и не так много металла в отделке. Кухню нахожу по аромату свежей выпечки. Поэтесса усаживает меня за стол и взахлеб рассказывает, что квартиру строили уже после того, как центр начал работать. Наилию не понравилось, что глава его медицинской службы часто спит по ночам в ординаторской, приглядывая за тяжелым пациентом или в ожидании транспортника с ранеными. Жертвует собственным комфортом, чтобы не терять время на поездку за город в особняк генерала и обратно до медцентра. Публий и сейчас не часто спит в своей постели и вообще редко здесь появляется, поэтому мудрецу скучно, и она безумно рада меня видеть.
— Ты продолжаешь свои стихи военным отдавать?
— Не все, бытовые предсказания себе оставляю. И если просто пишу для души.
Поэтесса говорит и нарезает пирог. Под тонким золотистым тестом лежат ровные кубики яблок в сахарном сиропе и темной пыли корицы. От начинки поднимается белый пар, а аромат прогоняет любые мысли кроме одной — с какого бока кусать пирог? Молчим, пока жуем выпечку и запиваем ее молоком. Сколько Поэтесса не рассказывала про свои пироги, а пробую в первый раз. До этого только фантазировала, сидя на койке в палате и питаясь больничной едой.
— Катастрофически вкусно, спасибо, — благодарю хозяйку и замечаю, что она нервно крутит ложку в руках, — что-то не так?
Мудрец вздыхает и отворачивается, а у меня кусок встает поперек горла. Слишком хорошо знаю, когда так делает, и в первую очередь предполагаю худшее:
— Предсказала что-то неприятное?
Она поджимает губы, и молчание сгущается темными красками. За окном светлой и уютной кухни гаснет вечер. Медленно тает, забирая в ночь остатки синевы. Теперь нас освещают только лампы, вытягивая тени на полу. Длинные и тонкие от ножек стульев, широкие и бесформенные от наших тел, а прямоугольник стола темнеет преградой. Закрылась Поэтесса. Должна что-то сказать, но не хочет. Отодвигаю от себя тарелку и решаюсь спросить сама:
— Поэтесса, помнишь, мы договорились, что если ты предскажешь мою смерть, то я узнаю?
Под белой лампой ее лицо кажется бледным, нос заостряется, а глаза мудрец медленно опускает.
— Я порвала лист, когда написала. Наизусть не успела заучить, прости.
Не представляю себя не ее месте. Озвучивать кому-то приговор выше моих сил. Мне еще не страшно по-настоящему, просто жаль.
— Расскажи суть, я пойму, — поправляю шарф на шее и продолжаю, стараясь казаться безразличной, — мотыльки долго не живут, а я свой огонь давно нашла. Все хорошо. Я надеялась уйти раньше генерала, чтобы не видеть его смерть.
Поэтесса прикусывает губу и долго разглаживает складки на юбке. Не понимает, что для меня каждая минута ожидания — пытка.
— В стихе говорилось про тройку, — наконец, говорит она. — Глаголы с мужским окончанием и местоимение «он», но не кто-то из «наших», совсем другой. Он придет, когда не станет Мотылька.
Все-таки не я. А вот теперь обидно. Предскажи это Поэтесса раньше, и не случился бы побег в четвертый сектор. Да и теперь многое теряет смысл — кабинет, Флавий, поиск мудрецов. Больше всего в жизни боялась казаться тем, кем не являюсь, и вляпалась в это с разбега. Да, Создатель объявил меня тройкой на Совете генералов, но я ведь поверила. Настолько, что всем пожертвовала, а потом осталась в шрамах.
— Сколько мне осталось, там не сказано?
— Нет, Мотылек, — говорит мудрец и всхлипывает.
Молчит и ничего не обещает. Все верно, мы обе знаем, что предсказание сбудется. Хотелось бы пожить подольше, но не мне это решать. Интересно, как я умру? В особняк ракета прилетит? Нет, тогда пострадаю не только я. С лестницы упаду? Сердце остановится? Во сне задохнусь?
— Ты говорила Публию?
Поэтесса отрицательно качает головой, вытирая слезы.
— Хорошо, — шепчу я. — Иначе он расскажет Наилию. Я сама. Сохранишь предсказание в тайне?
— Конечно… дорогая, — хлюпает носом мудрец. — Вот и посидели, поболтали, вкусного пирога поели. Что ты теперь будешь делать?
Жить, как ни странно. Сколько дней осталось — все мои. Велик соблазн все бросить и сидеть возле Наилия, боясь упустить каждое мгновение. Но он генерал. Штаб, учения, командировки. Я не могу запереть его в спальне особняка, не имею права.
— Пока все в силе, — отвечаю и горжусь, как бодро звучит мой голос, — приходи завтра, подумаем, как искать мудрецов. Раз тройки среди нас нет, то, быть может, смысл моего существования в том, чтобы его найти?
— Зря ты так, — вздыхает Поэтесса, — ну, кто оценит твою жертву? Осталась бы с любимым…
— Я никуда от него не денусь, — улыбаюсь я, — теперь уж точно. Расскажи лучше про себя. Ты счастлива?
Не очень своевременный вопрос, но нужно отвлечься. Мудрец опять вытирает слезы и начинает:
