Вторая попытка расстаться с украшением оказалась еще более плачевной, чем первая: через три дня Лия потеряла сознание прямо на лекции. Врачам потребовалась неделя и целая куча обследований, чтобы понять: пациентка совершенно здорова, но при этом почти безнадежна…
Лия и в самом деле умирала. Она ждала смерть с какой-то неотвратимой обреченностью. Наверное, так смиряются с неизбежным и так остро чувствуют свой скорый уход старики. Лежа в палате интенсивной терапии и прислушиваясь к попискиванию мониторов, Лия представляла себя сосудом, уже на три четверти пустым…
Мама появилась в больнице на восьмой день, все с той же черной коробочкой в руках. Она не стала дожидаться, пока медсестра наденет на Лиину шею медальон, ушла, не сказав ни слова. А Лия вдруг с отчетливой ясностью почувствовала, что сосуд больше не пустой, он с каждой секундой наполняется жизнью.
Лию выписали на следующий день. Точнее, не выписали, она сама ушла. Что делать в больнице здоровому человеку? Тогда Лия окончательно поняла две вещи. Первое, мама боится медальона. Второе, без медальона ее, Лиина, жизнь становится на порядок опаснее. Все это было странным, если не сказать, пугающим, но она хорошо усвоила урок, берегла медальон как зеницу ока, каждую неделю проверяла, не пора ли менять кожаный ремешок, не перетерся ли он. В общем, не осознавая до конца сути происходящего, делала все возможное, чтобы свести к минимуму потенциальный риск.
А сегодня, глядя в зеркало, Лия с ужасом поняла, что медальона больше нет и что жизнь ее бесповоротно летит в тартарары. Сколько у нее осталось времени: три дня, неделя? И идет ли в зачет та клиническая смерть, о которой все говорят и которой она сама даже не заметила?..
Вода была очень горячей, над ванной клубился пар, зеркало уже давно запотело, но Лия ничего не чувствовала, с отстраненным равнодушием наблюдая, как с мокрых волос вместе с пеной стекают грязно-бурые ручейки. В голове вертелась одна-единственная мысль: «зачет – не зачет». Если клиническая смерть пошла в зачет, то бояться ей больше нечего, все долги уплачены. А если нет, то остается лишь ждать близкой кончины. Или попытаться вернуть медальон…
Маленький водоворот подхватил ошметки пены, облизал Лиины щиколотки, с тихим урчанием исчез в сливе. Лия вышла из джакузи, обернулась полотенцем. В голове было пусто и звонко. Странное ощущение, незнакомое и неприятное. Так и кажется, что сейчас раздастся голос, который снова прикажет ей бежать…
Куда? Она уже прибежала к хозяину этой просторной ванной комнаты, человеку, по всему видать, благородному и великодушному. Вдруг он ей поможет. Ну хоть чуть-чуть.
Пустота в голове вдруг сменилась головокружением. Господи, неужели опять начинается? Только бы не упасть…
Влажная спина скользила по запотевшему кафелю, затылку было холодно и щекотно. Она не падает, она аккуратно садится на застеленный пушистым ковриком пол. А если садится, значит, все с ней в порядке. Просто слабость, последствие черепно-мозговой травмы. И головокружение сейчас пройдет, надо лишь расслабиться, закрыть глаза. Вдох… Выдох…
– …Кого убила? – Дверь глушила голос, но каждое слово Лия слышала, если не сказать, чувствовала, очень отчетливо.
Ее спаситель и добродетель с кем-то разговаривал о ней, Лие. Подслушивать нехорошо, но другого выбора нет. Если разговор о ней, то он ее касается.
Лучше бы не слушала, оставалась бы в наивном неведении до приезда милиции, которую, кажется, уже вызвал ее спаситель. Последний бастион надежды рассыпался как карточный домик. Вместе с ним рухнула вера в людей. Разве можно вот так – не разобравшись? Она к нему пришла, а он ее… транквилизаторами. Решил усыпить, как бездомное животное, никому не нужное и потенциально опасное. Сволочь!
Злость – спасительное и очень продуктивное чувство, лучшее лекарство от слабости и головокружения, допинг, с которым ничто не сравнится. Ладно, она еще покажет этому Иуде, этому обманщику и предателю.
От брюк и свитера пахло чужими духами, надевать их было еще противнее, чем тряпье из подсобки тети Шуры. Там все по-честному: дешево, вульгарно и безопасно. А тут сплошная ложь, замаскированная налетом респектабельности. Ничего, ей сейчас главное выбраться, а там уж она все решит. Как-нибудь…
– С легким паром. – Улыбка предателя столь же обаятельна, сколь неискренна. Она была такой с самого начала. Просто Лия не присмотрелась внимательнее. Нефальшивое в этом гаде только одно – любопытство. Он хочет знать, что с ней приключилось, ему интересно. И не страшно совсем. Знает, что она убийца, и ведет себя так безмятежно, спиной поворачивается. Зря не боится, ох зря.
Нет, пожалуй, все-таки боится, а спиной встает из-за необходимости, чтобы сподручнее было высыпать снотворное в ее чашку. Сыпь-сыпь, Иуда…
Хочет знать, что с ней случилось? Так она расскажет, ей скрывать нечего. Может, он поверит ей, а не тем людям, которые называют ее убийцей.
Нет, даже шприц его не убедил. В раскосых глазах неверие пополам с жалостью. И то и другое вполне искреннее. Да, есть такие люди: перед тем как усыпить бездомную псину, они гладят ее и кормят. Напоследок…
Ладно, чашки она уже поменяла. Когда Иудушка выходил в прихожую за пиджаком. Сейчас главное, чтобы притворщик все выпил и лекарство начало действовать. Сколько он там приготовил – две таблетки? Для нее две таблетки – гарантированный результат, а вот свалить эту стокилограммовую тушу еще попробуй.
И как только она могла довериться такому типу?! Да ведь уже по фото было видно, что он собой представляет. Морда азиатская, топором рубленная. Башка бритая. Щетина пижонская, трехдневная. А глаза внимательные, с подозрительным огоньком на самом дне зрачков. Глаза неправильные, такой морде полагаются черные, узкие, а они серые, как железобетонная стена, непрошибаемые.
Трещинки на этой стене появились лишь однажды, когда она сказала про голос. Вот тут-то он себя и выдал: интереса во взгляде стало чуть меньше, жалости чуть больше.
Он считает ее сумасшедшей. Ублюдок… Уж лучше бы думал, что она убийца. Она не сумасшедшая! И то, что мама больна, еще ничего не значит. У мамы что-то особенное, Анатолий Маркович говорит, что мамин случай казуистический и ненаследственный. Ненаследственный!
А голос… С голосом она как-нибудь потом разберется, после того как накажет паршивого Иуду.
Снотворное начало действовать. Иудушкин взгляд расфокусировался, «поплыл», голос стал тише, а речь медленнее. Сейчас не опоздать бы, сказать, что она все знает.
Сказала. И даже рожу его бесстыжую расцарапала – не удержалась. И еще успела напоследок в глаза ему заглянуть.
А ведь он и в самом деле боится. Теперь, когда беспомощный, обездвиженный, когда целиком в ее власти. Не будь этой беспомощности, ей бы теперь несдобровать. Убить бы не убил, но покалечил точно. Не за то, что она сумасшедшая и убийца, а за то, что посмела с ним вот так, как с безмозглым бараном, перехитрила, обвела вокруг пальца.
Бритая башка с гулким уханьем стукнулась об пол, здоровенные лапищи судорожно сжались, точно пытаясь что-то поймать…
