– Чего тебе больно, окаянная? Я же еще даже не начинал.
Не начинал он, скотина!
– Дышать тяжело и болит. – Заставить бы его подойти поближе, максимально близко.
– В самом деле, больно? – На плечо ложится горячая лапища, вторая рука сжимает подбородок, не сильно, но настойчиво тянет вверх.
Не обращать внимания на лапищи, закрыть глаза, изобразить на лице адскую муку…
– Эй, Огневушка! Ты это… в обморок не падай. Лады?
Корпус вперед, прямо в Иудушкины объятия. Хоть бы поймал…
Поймал: подхватил под руки, прижал к себе.
Кожаная куртка хрусткая, поскрипывает под пальцами. Только бы не услышал, только бы не почувствовал… Надо отвлечь, переключить внимание – закричать.
– Да что за черт! Прекрати орать! Я кому говорю? – Растерялся и злится. Значит, есть надежда, что у нее получится. До кармана она почти уже дотянулась.
Наконец-то! Рукоять пистолета, теплая, шершавая на ощупь, удобно ложится в ладонь.
Все! Выхватить пистолет, оттолкнуть Иудушку, направить на него ствол.
– Стой! Не двигайся! – А руки-то как сильно дрожат, хорошо хоть в темноте не видно.
– Что, Огневушка, все прошло? Больше ничего не болит? – Иудушка смотрит ей в лицо, не обращая внимания на ствол. Не боится?
– Сейчас у тебя заболит, если только рыпнешся.
– Ай, как некрасиво! – Качает головой, ухмыляется. Да что ж он ухмыляется-то? – С виду такая интеллигентная дамочка, а словечки жаргонные. Боевиков дешевых насмотрелась, Огневушка?
– Я выстрелю! – Руки уже не дрожат, но рукоять пистолета скользит во влажной ладони. Не уронить бы.
– Да неужели? – Иудушка делает шаг.
– Стоять!
Замирает, смотрит с любопытством. Ну что же он не боится-то? Думает, что она не выстрелит?
– Опусти пушку. – Голос тихий, вкрадчивый. – Опусти пушку, и давай спокойно поговорим.
Спокойно поговорим… Раньше надо было о дипломатии думать, до того как невинного человека похищать.
– Ключи от машины.
– Что?!
– Дай мне ключи от машины.
– Огневушка, не дури, – Иудушка делает еще один шаг.
– Не двигайся! – Пистолет с каждой секундой все тяжелее. – Не провоцируй меня… пожалуйста. – Пока есть надежда, что можно решить дело миром, но если не получится, она выстрелит. Собственная шкура дороже… – Просто отдай мне ключи от машины.
– И что? Ты водить-то хоть умеешь? – Издевается.
– И водить, и стрелять.
– Ну, так стреляй. – Еще один шаг.
Теперь Иудушка близко-близко, только руку протяни. Издевается и совсем не боится. Почему? Пистолет не заряжен или… Большой палец скользит по рукояти, вот он – предохранитель! Ясно, почему не боится, уверен, что она не додумается. А она сообра-зительная…
Тихий щелчок – Иудушка вздрагивает, в железобетонных глазах изумление и неверие. Пока не боится, но уже понял, что с ней шутки плохи.
– Я выстрелю. – В горле пересохло, а лоб в испарине, и блузка липнет к спине. Еще один шаг – и придется стрелять, у нее нет другого выхода.
– Полегче, Огневушка… – Осторожных полшажка, в голосе напряжение.
Сам напросился! Отдача больно бьет в руку, у ног Иудушки взвивается фонтанчик земли.
– Ты что творишь, сука?! – Возмущенный рев заглушает эхо от выстрела.
– Я тебя предупреждала. – Рука ноет, в ушах звон, в ноздри забивается запах пороха, глаза тоже щиплет. Зажмуриться, только на секундочку, прогнать непрошеную слезу…
…Боль приходит внезапно, яркой вспышкой взрывается сначала в челюсти, потом в голове. Открыть глаза, выскользнуть из затягивающей темноты не получается. С внешним миром ее теперь связывает только голос:
– Огневушка! Вот черт…
Голос тает, растворяется в темноте…
* * *
До места добрались лишь в одиннадцатом часу. Могли бы и раньше, но Монгол не спешил, сознательно притормаживал рвущийся вперед по бездорожью джип. Идея с похищением и примерным наказанием, еще днем казавшаяся логичной и даже весьма удачной, к ночи поблекла, утратив изначальную привлекательность.
Ну, похитил, ну, привез он эту Огневушку-поскакушку в свой загородный дом, а дальше-то что? За то время, что они в пути, все говорено-переговорено, обмен любезностями произошел, взаимные претензии высказаны, извинения, пусть и не шибко искренние, прозвучали, документики обещано вернуть в целости и сохранности. Спрашивается – на кой черт было тащить эту вредную бабу на край земли?! Захотелось возмездия, так и отвез бы ее к следователю Горейко. Сразу убил бы двух зайцев: отомстил негодяйке и исполнил свой гражданский долг. Так нет же! Ему мести экзотической захотелось, ремешком пожелал барышню отходить, да не где придется, а в местах глухих и уединенных, у черта на рогах. И о чем только думал?..
А сейчас вот что прикажешь с ней делать? Идея с поучительной поркой армейским ремнем за время пути мало того что поблекла, так еще и приняла характер откровенно идиотский. Сама по себе порка – не проблема, перекинул через колено да отходил по мягкому месту, как батяня делал в далеком босоногом детстве. А дальше? После порки ж наказуемую придется как-то развлекать. Она небось разобидится, оскорбится, расплачется, чего доброго. А он же хоть и злой, но отходчивый, еще, не приведи Господь, утешать примется. А кому от этого будет хорошо? Никому! С кровным врагом сближаться никак нельзя. Ремешком по заднице можно, а по головке гладить – ни-ни. Тогда уже не наказание получится, а черт знает что. Самого ж потом совесть замучает, жалко будет эту полоумную на растерзание следователю Горейко сдавать. Он ведь только с виду следователь прокуратуры, а в душе уфолог-любитель, начнет над девчонкой измываться, опыты всякие ставить. Да и с похищением как-то глупо все вышло. Сейчас этот «друг семьи», поди, полгорода на уши поставил, землю, наверное, роет, чтобы бедную девочку вызволить из лап маньяка. И получается история совсем некрасивая, в которой преступник он, а не девчонка.
Вот такие Монгола одолевали думы: депрессивные, к позитивному восприятию действительности никак не располагающие. Мало того что пришлось вступить в противоречие с собственными жизненными принципами, так тут еще эта… Огневушка сидит, сопит обиженно, строит из себя невинного агнца. А у самой, может, руки по локоть в крови…
Последняя мысль Монголу очень не понравилась. Что-то в его закаленной жизненными трудностями и войнами с конкурентами душе энергично протестовало против версии, выдвинутой следователем Горейко. Ну, какая из этой пигалицы, к чертовой матери, маньячка?! Мелкая, тщедушная, сама затравленная, пугливая, что лесная лань. Представить, что такая может легким движением руки свернуть человеку шею, получалось еще сложнее, чем вообразить, что ее глазищи загораются красным светом. В том, что девица не так проста, как кажется, никаких сомнений нет. Какие-то грешки за ней непременно должны водиться, коль уж она умудрилась загреметь на прием к патологоанатому. Что-то она такое сотворила, кому-то дорогу перебежала, но чтобы человека убить, даже в состоянии аффекта…
