Немного не дойдя до долины, мы решили разбить лагерь. В полном молчании развели костер и расстелили на земле накидки. С каждым днем теплело, но я знала, что стоит нам подняться на гору, и воздух снова станет холоднее. При воспоминании о холоде меня начинала колотить дрожь. Я хорошо помнила заснеженный темный лес в ту ночь, когда Торп едва не убил меня.
Я осторожно скинула сумку, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбередить рану.
– Дай посмотреть. – Фиске взял меня за руку, но отец тут же подошел и встал между нами. Фиске убрал руку, кивком головы указав ему на мое плечо. – Похоже, рана открылась.
Отец оглядел меня, его тяжелая ладонь опустилась на мою руку, и я вздрогнула.
– Что произошло?
– Стрела попала в плечо. Рана заживает. – Я отодвинулась от него.
Фиске не сводил с меня глаз.
– Она не заживает. Дай мне взглянуть.
Отец настороженно посмотрел на Фиске.
– Ты лекарь?
– Моя мать. Мы вместе лечили Элин.
Отец прищурился, пристально глядя на меня. Уголки его губ скривились, поползли вниз, и видно было, что он глубоко задумался. Осколки нашего доверия друг к другу звенели на ветру. Затем он кивнул, и я ослабила завязки своего жилета. Фиске вытащил мою руку, обнажив раненое плечо. Вокруг старого синяка образовался свежий кровоподтек, но сквозное отверстие с другой стороны затянулось. Однако спереди плечо сильно вспухло, и из отверстия в коже сочилась кровь.
– Сядь. – Фиске отправился за своей сумкой, отец остался стоять рядом со мной.
– Как это произошло? – спросил он.
Фиске выпрямился.
– Когда меня везли в Фелу, я пыталась сбежать. Один из них ранил меня.
Фиске открыл склянку с целебной мазью, которую дала нам Инге. Как только почувствовала запах, я сразу представила женщину, стоявшую у очага, помешивая варево в большом железном котле.
– Надо пустить кровь. – Он наклонился ко мне.
Я со вздохом кивнула, понимая, что это значит.
– Давай. – Достав из-за пояса кинжал, я протянула ему.
Отец заметно напрягся и придвинулся ближе.
Фиске подержал клинок над огнем, поворачивая в разные стороны. Яркие блики пламени отражались на его гладкой поверхности. Когда лезвие раскалилось по краям, он поднял его вверх, давая остыть в прохладном ночном воздухе. Зажав кинжал между зубами, он осторожно надавил большими пальцами на края раны. Я зажмурилась, чувствуя, как горячий яд сочится наружу из моей руки. Боль разливалась по всему телу, в висках ломило.
– Держи вот так. – Он подложил под мою руку кусок ткани.
А затем прижал кончик кинжала к краю раны и сделал быстрый надрез. Я изо всех сил закусила губу, шумно вздохнув, и застонала. Кровь лилась, стекая по коже и впитываясь в ткань, а он продолжал сжимать мою руку, выдавливая как можно больше отравленной крови. Я со стоном ухватилась за ногу отца, стоявшего рядом, и уткнулась в нее лбом, тяжело дыша.
Закончив, Фиске смазал рану целебной мазью и туго перебинтовал чистой тканью. Затем сунул кинжал в огонь, и остатки моей крови испарились с лезвия, а мое тело тем временем охватила тупая пульсирующая боль.
Как только Фиске отошел от меня, отец успокоился и, шагнув к костру, вытащил из сумки кусок вяленого мяса. Он протянул его мне, но меня мутило, и есть совсем не хотелось. Я выпрямилась, пытаясь совладать с болью.
Они ели в напряженном молчании, глядя на огонь, освещавший обступившую нас стену ночного мрака. Все, что мы скрывали друг от друга, начинало немыслимо тяготить. И я не сомневалась, что Майра знала, что именно скрывал отец. Я заметила, что они стараются не смотреть друг на друга.
Когда отец отошел от костра, чтобы собрать хворост, я встала. Майра двинулась следом за мной, оставив Фиске у костра. Я догнала отца и наклонилась, чтобы поднять толстую ветку, которую он только что разрубил топором пополам. Я прижала ее к груди и ждала, когда он сунет в руки Майре охапку хвороста.
– В чем дело? – Он почувствовал нерешительность, исходившую от меня, словно клубы пара в холодном воздухе.
Я старалась сохранить равновесие, ощутив тяжесть собственного тела. Почувствовать себя сильнее. Не позволить словам, которые я собиралась произнести, сбить меня с ног.
– Я должна кое-что рассказать.
Он обернулся и, прислонившись к дереву, ухватился пальцами за свой жилет. Майра прислонила охапку хвороста к бедру в ожидании.
Саднящая боль обожгла мое горло, и я сглотнула.
– Ири жив.
Слова звенели у меня в ушах, словно гортанный крик, эхом разносясь по лесу, извиваясь словно змея. Лицо отца окаменело. У него перехватило дыхание, и я, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Я давала ему шанс ухватиться за мой взгляд и выстоять в бурю, разыгравшуюся в его душе.
– Он жив. Я действительно видела его в тот день в Аурвангере. – Слова становились маленькими и невзрачными, слетая с моих губ. – Он сражался на стороне Рики.
Отец выпрямился, бессильно опустив руки по швам.
– Он не погиб. Когда мы оставили его в расщелине, он был жив. Рики забрали его в Фелу. И их лекарь приняла его.
– Что значит приняла? – Отец наконец заговорил, но слова давались ему с большим трудом. В глазах вспыхнула ярость.
– Вторым юношей в расщелине был Фиске. Он спас Ири жизнь. Рики забрали его в Фелу и вылечили и… – Я вздохнула. – Не знаю, как так вышло. Но он присоединился к ним.
Отец глянул поверх моей головы в темноту леса.
– Во время последнего сражения я снова увидела его, и он захватил меня в плен, чтобы не дать Рики меня убить. Он хотел, чтобы я осталась в Феле до весны, а затем планировал помочь мне сбежать.
Отец провел ладонями по лицу, тяжело дыша.
– Все эти пять лет Ири жил в семье Фиске.
Он обернулся к оранжевому пятну костра, сиявшему между деревьев, где по-прежнему сидел Фиске.
– Но почему он не пошел с тобой? Почему не вернулся к Аска? – Майра подошла ко мне.
– Я сказала ему остаться. – Я опустила взгляд. – Боялась того, что может произойти, если я приведу его обратно. Хотела сначала все рассказать вам.
Отец ходил взад-вперед у меня перед носом.
– Семья Фиске стала его семьей. – Я не видела его лица, но понимала, каково ему слышать эти слова, потому что сама через это прошла. Но все равно смотрела на него. Все его тело сковало страшное напряжение. – Не понимаю как, – продолжила я. – Но он стал одним из них.
Лесные шорохи окружали нас во мраке ночи, и в этой таинственной полутьме он некоторое время пристально смотрел на меня, прежде чем обернуться к Майре. Они обменялись уже знакомыми мне взглядами, только на этот раз Майра стиснула зубы, крепко вцепившись в охапку хвороста. Вопросительное выражение на ее лице сменилось гневом, и, подняв с земли остатки хвороста, она торопливо направилась в сторону костра, оставив нас с отцом наедине. Я ждала, не зная, что он задумал.
