– Джим, спасибо, что пришли, – сказал Намбутири. Я нашёл имейл от него, когда проснулся, и быстро примчался в его офис.
– Это вам спасибо.
– Я получил результаты МРТ из Святого Бонифация.
Его голос звучал встревоженно – и от этого я тоже забеспокоился.
– Господи. Неужели опухоль?
– Нет, не опухоль.
– Тогда что?
– Оказалось, что отделу медицинского сканирования в Святом Бонифации не пришлось заводить на вас карту. Она у них уже была.
– Но я там никогда не был – ну, разве что навещал больных друзей.
– Нет, вы были там в 2001 году. Похоже, я не единственный докучливый профессор в городе. В 2001-м Менно Уоркентин выкрутил пару рук для того, чтобы положить вас под сканер.
– В самом деле?
– Да.
У меня трепыхнулось сердце.
– И что?
– И моя знакомая в больнице прислала также старый скан. Обычно они не хранят такие старые результаты, но ваш был помечен «для хранения в исследовательских целях»; радиолог заметил, что никогда в жизни такого не видел. – Он повернул монитор: – Вот это вы сегодня, в 2020-м. – Он нажал Alt-Tab. А это вы же в 2001-м.
Я знал, как устроен мозг, но не имел опыта чтения МРТ-сканов.
– И что же? – спросил я, глядя на старый скан.
– Вот здесь, – Намбутири указал на тонкую линию гиперинтенсивности – её можно было бы принять за царапину на плёнке, если бы это не было цифровое изображение.
– Повреждение амигдалы, – поражённо сказал я.
Он указал на другую линию:
– И орбитофронтальной коры.
– Паралимбическая система, – тихо добавил я.
– Бинго, – сказал Намбутири. Он показал последний скан. – Энцефаломаляция прошла за минувшие годы, хотя повреждения тканей всё ещё присутствуют. Но аномалия возникла самое позднее, – он взглянул на дату в углу изображения, – 15 июня 2001 года.
– Боже мой. Слушайте, а транскраниальный ультразвук может причинить подобные повреждения? Он применялся в разработке Менно.
– ТУЗ? Ни за что. Это больше похоже на, я не знаю, на ожоги, пожалуй.
– Чёрт.
– Так или иначе, я подумал, что вы захотите об этом узнать. Я собираюсь работать с нынешним сканом и закартировать места, где можно искать ваши пропавшие воспоминания. К сожалению, у меня на столе много другой работы, но я займусь этим, как только смогу.
* * *
Я упёрся ладонью в серую дверь офиса Менно и резко толкнул её так, что она ударилась о вделанный в стену ограничитель. Пакс вскочила на ноги, а Менно развернулся вместе с коричневым кожаным креслом.
– Кто здесь? – спросил Менно, более чем немного напуганно.
– Это я, – сказал я. – Джим Марчук.
– Падаван! Ты меня перепугал. Чем могу помочь?
– Ты, похоже, мне уже «помог», – сказал я, закрыв дверь и уже не скрывая ярости в голосе. – Я видел томограмму.
Широкое лицо Менно часто выдаёт его мысли; подозреваю, что с тех пор, как он ослеп, он практически разучился контролировать выражение лица. Так что я видел сейчас, как выглядит тот, кто через почти двадцать лет услышал, как падает второй башмак
[47]. И всё же он попытался затеять старую игру:
– Какую томограмму?
– Ту, которую ты сделал в конце моего тёмного периода, – с повреждениями паралимбической системы. – Обычно к этому времени Пакс уже снова сворачивалась клубком у ног Менно, однако она распознала гнев в моём голосе – она стояла, напрягшись, навострив уши, приоткрыв пасть и обнажив зубы.
– Джим…
– Что ты пытался сделать, чёрт возьми?
– Мне очень жаль, Джим. Очень, очень жаль.
– Сколько ты ещё собирался использовать меня как подопытную крысу?
– Джим, всё было не так. Совсем не так.
– Сначала ты отключаешь меня, погружаешь в кому…
– Я никогда не хотел причинить тебе никакого вреда.
– …потом разрушаешь мне паралимбическую систему. Напрямую, физически повредив мне грёбаный мозг!
– Я не хотел тебе навредить! Я пытался тебя вылечить.
Группа шумных студентов прошла по коридору. Пока они шли мимо, я переваривал услышанное.
– Вылечить?..
– Да, – твёрдо ответил Менно. – Мы продолжали тестировать тебя на установке «Ясности», надеясь, что твой внутренний голос вернётся. Месяц, два месяца, три месяца – меня убивала мысль о том, что я с тобой сотворил. Конечно, речь шла больше о сознании, чем о внутреннем голосе – это целый конгломерат явлений, – но мы имели возможность проверять напрямую лишь этот аспект. Когда он присутствует, это надёжно коррелирует с неким осознанным бытием, с наличием субъективного опыта, первого лица. Но мы каким-то образом отняли это у тебя – и я должен был попытаться вернуть всё назад.
– И ты начал резать мне мозг?
– Ничего настолько опасного. И, как ты знаешь, нам это удалось. Твой внутренний голос в самом деле вернулся.
– Томограмма помечена пятнадцатым июня. Но у меня нет никаких воспоминаний до начала июля.
Менно наклонил голову, будто задумавшись.
– Это было так давно. Я не помню. Но… но да, если подумать, твой внутренний голос вернулся не сразу. Это было… да, я думаю, это случилось на пару недель позже.
– Чёрт возьми, Менно, ты хочешь, чтобы я пошёл к декану или сразу к журналистам? Или, может быть, к копам? Что за хрень ты со мной сделал?
Он довольно долго молчал, потом развёл руками:
– «Ясность» была военным проектом, ты знал? Мы разрабатывали микрофон для поля боя. Это значило, что мы имели доступ к некоторым другим секретным технологиям. Пентагон тестировал систему – слава богу, они прекратили её разработку – использования двух пересекающихся лазерных лучей для возбуждения потенциала действия. Лучи, как предполагалось, проходят сквозь живые ткани, не причиняя вреда, а также была статья из России, в которой предлагалась методика стимулирования амигдалы, которая, как я думал, поможет вернуть тебя, так что…
– Господи!
– Я пытался всё исправить.
– И сделал всё только хуже!
Пакс смотрела на меня, всё ещё удивлённая моим гневом, но голос Менно был спокойным.
– Как я сказал, лазерная система сработала не так, как было обещано. Оказалось, что гадская штука разрушает ткани вдоль обоих лучей – хотя, к счастью, лучи были чрезвычайно тонкими и прижгли кровеносные сосуды. Благодаря нейропластичности ты оправился от повреждений, но…
