– Тридцать девять, – ответил Джим.
Тревис покачал головой:
– В последний день рождения, что я помню, мне исполнилось двадцать два. Теперь мне сорок один.
– Темпус фьюджит
[79], – сказал Джим, и Тревис немедленно почувствовал, что ему нравится этот человек: он не стал при этом высокомерно вскидывать брови, словно говоря «это по-латыни» или «вы, конечно, не поняли, что я сказал». Он просто молчаливо предположил, что собеседник так же умён, как и он сам.
– Ага, – ответил Тревис.
– Послушайте, – сказал Джим, – я спрашивал Кайлу, и она разрешила поговорить с вами об этом. Я учился в Университете Манитобы одновременно с вами, однако ничего не помню о тех временах, и, в общем, я подумал, что, может быть, вы могли бы мне помочь заполнить кое-какие лакуны в моём прошлом.
Тревис подумал об этом. Раньше такие слова прозвучали бы как музыка: «Ты знаешь что-то, чего не знаю я; ты можешь это использовать против меня». Но он не чувствовал тяги к… к тому, чтобы использовать этого бедолагу. Он…
Он хотел помочь.
«Господи, – подумал Тревис, – да что же со мной такое?»
* * *
Я смотрел на Тревиса Гурона, а он смотрел на меня. Тревис был братом Кайлы, но ощущение было такое, что он немножко и мой брат тоже; в конце концов, он был единственным человеком моих лет, который также утратил воспоминания о первой половине 2001 года. Да, он потерял гораздо больше, чем те полгода, но я мог, пусть качественно, если не количественно, понять, через что ему довелось пройти. И даже если я как-то сумею восстановить воспоминания о моём тёмном периоде, это, вероятно, будут старые воспоминания, поблёкшие, ненадёжные, как любые воспоминания о делах таких далёких дней. Однако Тревис помнил те события так, будто они произошли лишь вчера.
За исключением…
Чёрт, что-то вертелось у меня в сознании. И да, дело было именно в сознании. Менно Уоркентин сказал, что я потерял сознание после того, как на мне испытали шлем «Ясности». Если эта штука не только вызвала у меня обморок, если на самом деле она на шесть месяцев остановила моё самоосознание, то я в принципе мог понять, почему не помню ничего о времени, которое последовало за обмороком и до тех пор, пока по неизвестной ещё причине я не перестал быть эф-зэ.
Но почему я не помню, как надевал шлем? Почему не помню, как пришёл в лабораторию Менно накануне Нового года? Почему, чёрт возьми, не помню, как раньше в тот же день ходил в «Макнелли Робинсон» и покупал там книгу? Наверняка я должен хотя бы смутно помнить обо всём этом, однако не мог откопать ничего, что относилось бы ко дню, когда я стал эф-зэ.
Но Тревис не подвергался воздействию лазеров Менно. Предположительно у него не было паралимбических повреждений, порождающих конфабуляцию; его воспоминания должны быть точными. И поэтому, когда он спросил, сколько мне лет, и пожаловался на то, как он в одночасье постарел, я просто спросил его:
– Вы участвовали в университете в экспериментах, которые проводили профессор Уоркентин и профессор Адлер?
Тревис невесело улыбнулся.
– Да. Для меня это было будто только вчера. И что, они всё ещё там работают?
– Уоркентин – да; он эмерит. Адлер сейчас в Вашингтоне. Так, значит, вы помните шлем «Ясности»?
– Не думаю, что слышал о нём под этим названием, но вы говорите про футбольный шлем с прицепленными к нему всякими штуками? Да, конечно. Я пришёл пятнадцатого декабря, они нацепили его на меня, я выполнил несколько тестов – думал слова, не произнося их.
– Именно. Точно. А потом они попросили вас прийти ещё раз, верно?
На лице Тревиса возникло странное выражение, словно его удивило, насколько это важно для меня.
– Нет.
– Не просили?
– Нет. Я пришёл один раз, получил свои двадцать баксов, и всё.
– А в день, когда вы потеряли сознание? Я полагал, что вы снова приехали к ним для тестов. Вас нашли в кампусе, а занятия начались только восьмого числа.
– Ничего такого не помню.
Чёрт. Я был так уверен, что Уоркентин несёт ответственность за случившееся с Тревисом.
– Вы не помните день, когда впали в кому?
– Совершенно не помню. Помню, как расстилал постель накануне вечером – это было первое января. На Рождество мне подарили новый триллер, «Ангелы и демоны», и я начал его читать. Фактически, это последнее, что я помню.
О романе Дэна Брауна напрашивалась очевидная шутка, но я сдержался.
– То есть вы не помните ничего о следующем дне? Ни о чём после того, как вы проснулись?
Он покачал головой:
– Насколько я помню, в следующий раз я проснулся здесь, и надо мной стояли вы с моей сестрой.
– Хмм, – озадаченно сказал я. Если Тревис впал в кому благодаря тому же механизму, что и я, почему он не помнит, как надевал шлем? Я мог бы понять утрату памяти в результате халтурной стимуляции транскраниальным ультразвуком, но с чего бы терять воспоминания о том, что было раньше?
– Вы мозгоправ, верно? – спросил Тревис, странно глядя на меня.
– У меня докторская степень в области психологии, – ответил я, – но я не веду клинической практики.
Он проигнорировал последнее замечание.
– Но вы разбираетесь во всей этой фигне, а мне… забавно, не думал, что когда-либо такое скажу, но мне нужно с кем-то поговорить.
Я наклонился к нему:
– Я весь внимание.
– Я сейчас чувствую себя по-другому, – сказал Тревис. – Не так, как раньше. Я сопротивляюсь, но…
– Что именно стало другим?
– Это трудно описать. Но я всё время думаю о… ну, в общем, о том, о чём я думаю. У меня всегда была ясная голова. Никогда не оглядывался назад, никогда никаких задних мыслей. Понимаете? Просто делал что надо.
– Как «Найк», – сказал я.
– Ага, точно. Что, они до сих пор пользуются этим слоганом?
– Да.
– Так вот, раньше я был таким. Но сейчас я снова и снова перебираю в мозгу вещи, которые делал.
Я нахмурился.
– А раньше вы никогда так не делали?
– Никогда.
– А как насчёт планирования будущего? Мыслей о поступках, которые вы ещё не совершили?
– О да, конечно. Это всегда было: оценка альтернатив, взгляд под разными углами. Но это другое; в этом есть смысл. Ведь вы можете изменить будущее, верно? Прошлое же не изменить – так зачем же…
– Зацикливаться на нём?
– Ага, именно. Да, думаю это верное слово.
