– Вы уверены, что вам не нужен доктор? – спросила она.
– Господи боже мой, да разумеется он мне нужен. – Обильное кровотечение у него вроде бы прекратилось, но он часто вздрагивал – и с его окровавленными глазницами это выглядело странно и пугающе. Он нашёл и протянул ей свой бумажник. Кайла отметила, что тот довольно плотно набит деньгами, среди которых виднелось несколько коричневых банкнот, которые она редко держала в руках
[99].
– Мой двоюродный брат – доктор, хирург. Он поможет. Там должна быть бумажка с телефонными номерами, видишь? Джейкоб Раймер, это он. Позвони ему.
– Позвоню, – сказала Кайла, направляясь к телефону, – но…
Уоркентин учащённо дышал, судорожно втягивая в себя воздух, и сгорбился, явно страдая от боли.
– О боже, – сказал он. – О боже. О боже.
– …но, сэр, что мы будем делать с трупом?
– Нам… чёрт, гадство, дерьмище… нам… нам нужно от него избавиться.
– Что? – воскликнула Кайла.
– Мы должны его уничтожить. Никто не должен знать.
Кайла ощутила, как в ней вспухает волна былого возбуждения. Резать соседских кошек и собак было здорово, но это – это будет куда как лучше! Такая разрядка, такая восхитительная разрядка!
– Я с вами, – сказала она.
38
Наши дни
Я был готов – пусть и не всецело – к тому, что в моём прошлом было что-то травматичное, однако в самом деле что может шокировать более, чем удар ножом в сердце: перикард разрезан, левая пазуха вскрыта, жизнь вытекает из меня струёй? Бывает ли большее потрясение, чем лежать на обледенелом тротуаре холодной зимней ночью? Понятно, что, когда ты настолько близок к смерти, никакой пережитый ранее ужас уже не может быть хуже.
Но нет. Мне приходилось снова и снова повторять себе, что ничего этого не было. То, что я только что вспомнил, – вот это была реальность. И «едва не быть убитым» бледнело перед «убить самому».
– Но почему я не помню, как это делал? – спросил я, глядя на Намбутири с крутящегося кресла.
– Ну, – ответил он, приподнимая свою комби-бровь, – если перейти в область догадок, то я бы сказал, это из-за того, что вы не спали, перед тем как Уоркентин погрузил вас в кому во второй и третий разы. Ведь как раз во время сна дневные впечатления сортируются, и наиболее яркие из них кодируются для длительного хранения.
– Но люди, которым делают хирургическую операцию, помнят и как им давали наркоз, и как они позже пришли в себя.
– Верно. Но у вас также паралимбические повреждения. Я не удивлюсь, если окажется, что вербальной памяти требуется некоторое время, чтобы снова начать работать как следует. Подозреваю, что если мы перейдём к зондированию вашего вербального индекса, то обнаружим, что вы немедленно начали конфабулировать события, чтобы заполнить ваш тёмный период. Так же как природа не терпит пустоты, разум хочет непрерывной цепи событий – даже если ему приходится их придумывать.
– Гммм. И… хммм.
– Да?
– Мне много лет снится один и тот же кошмар: чудовище, которое мне необходимо уничтожить, и я держу факел, но с застывшим, словно замороженным, пламенем. Это наверняка та сломанная бейсбольная бита.
– А, то есть вы всё-таки частично закодировали случившееся в тот короткий промежуток.
– Надо же, как повезло, – тихо сказал я. И затем поднялся и направился к двери.
– Куда вы? – спросил Намбутири.
– Повидаться с Менно Уоркентином.
* * *
Когда я вышел из лифта, Менно ждал у входа в свою квартиру; Пакс сидела у его ног.
– Падаван, – сказал он, отступая в сторону, чтобы дать мне пройти.
Просторная гостиная с её серебристо-голубой мебелью не изменилась с тех пор, как я последний раз приходил сюда. Менно прошёл меж двух тотемных столбов на кухню. Пакс послушно проследовала за ним; я видел, что собака идёт впереди на незнакомой территории, но она понимала, что в собственном доме Менно не нуждается в поводыре.
– Кофе? – спросил он из кухни. – Чай?
– Ничего не надо, – ответил я.
Он снова появился в гостиной с красной кофейной кружкой.
Я уселся на диван.
– Ты знаешь Бхавеша Намбутири?
– Профессор психологии из Университета Виннипега? Встречались раз или два.
– Он помогал мне восстановить воспоминания из тёмного периода.
Долгая пауза; даже Пакс повернула голову к хозяину.
– Вот как, – сказал Менно. – И?
– Я знаю, что случилось с Домиником. И что я сделал с тобой.
– Так давно, – сказал Менно. – В другой жизни.
– Как так получилось, что не было никаких последствий? Полицейского расследования?
Менно сел напротив меня.
– Кто-то помог мне избавиться от тела.
– Кто?
– Я не знаю. Я её ни разу не видел. Потом я пытался её отследить, но не смог. Она взяла наличные и мои карточки – видимо, сильно на это потратилась. Однако больше я о ней не слышал.
– И никто не задавал вопросов о Доминике? О том, что с ним случилось?
– Он довольно много болтал о своём сотрудничестве с американским Минобороны, так что я всем сказал, что он уехал в Вашингтон и получил там работу. Это звучало правдоподобно, и никто в моих словах не усомнился. И само Минобороны было счастливо помочь мне замять дело – нацбезопасность, и всё такое. Думаю, они до сих пор обналичивают его пенсионные чеки из университета. – Менно приподнял плечи. – Всё выглядело так, будто он и не умирал.
– Но он умер. И… и это я его убил.
– Это да.
– Я убил человека… жестоко и хладнокровно. Ты меннонит, пацифист. Как ты мог смотреть на меня после этого?
– В этом-то вся прелесть, – тихо ответил Менно. – Мне не нужно было смотреть.
Вспышка памяти: мои пальцы вдавливаются в лицо Менно. Я яростно затряс головой, но не нашёл подходящих слов.
Менно пожал плечами:
– Я был зол. Взбешён. Но девятнадцать лет – долгий срок.
– И всё же это, должно быть, ужасно – работать бок о бок со мной всё это время.
Он ответил не сразу. Возможно, моргал за своими очками.
– Джим, я – та причина, по которой ты работаешь в Университете Манитобы.
– Я знаю, но…
– Нет, ты не понимаешь. Я – причина. Я тогда был главой департамента, помнишь? Ты подал заявление на должность преподавателя в три других вуза. Сделать несколько звонков, попросить кое-кого об ответных любезностях, выкрутить руки декану, чтобы он обеспечил тебе лёгкую дорогу к пожизненному контракту, и… – Он снова пожал плечами: – В общем, имена почти все те же, что и во времена твоей юности. – И он фальшиво напел финальные слова музыкальной заставки старого телесериала: «С возвращеньем, с возвращеньем, с возвращеньем…»
[100]
