Я проснулся несколько часов назад и теперь неподвижно лежал в постели, повернув голову к окну и наблюдая за тем, как зарождается в обрамлении крупных снежинок новый день. Мне снова снилась Грейси. Это были те же привычные ночные видения, наполненные вновь пробудившейся болью и чувством полного одиночества, моральной выпотрошенности. Она терзала меня, являясь лишь для того, чтобы вновь исчезнуть.
Поднявшись с кровати, я накинул на плечи рубашку и продел в ее рукава свои исполосованные шрамами кисти. В комнате было холоднее, чем обычно, так что я решил закутаться еще и в свой потрепанный бежевый плащ. Из-за стужи на улице окна номера подернулись влажной дымкой, и крупные капли воды струйкой бежали вниз по стеклам, оставляя после себя мокрые дорожки.
Я был уверен, что я первый, кого сегодня вырвали из небытия реалии меркнущего мира, но едва начав спускаться по ступеням вниз, я услыхал тихое бормотание старца – хозяина таверны. Сначала мне показалось, что он что-то едва слышно напевает себе под нос, но, очутившись на первом этаже и увидев его встревоженное лицо, я понял, что ошибся.
– Что-то случилось? – довольно холодно бросил я, направляясь к дымящемуся кофейнику.
– Да, – печально проскрежетал дряхлец. – Даже не знаю, как и сказать…
– Если вдруг Барри замерз насмерть этой ночью от того, что для него не нашлось теплого уголка в пабе, то я ни в чем вас не виню.
– Что вы, – ошарашено отмахнулся хозяин таверны, вскинув вверх свою засохшую ладонь, – для меня нет ничего важнее, чем довольные клиенты. Я постелил вашему товарищу в своей спальне, поближе к обогревателю… Оказалось, что у вашего друга очень сильно мерзнут ноги.
– Он мне не товарищ и не друг, – резко ответил я.
А затем я невольно хмыкнул, представляя себе опечаленное лицо одутловатого инспектора, которому пришлось коротать ночь в компании доисторического владельца заведения, да еще и без привычных благ – без горячей воды и без свежих газет. Для Барри это наверняка стало настоящей трагедией.
– Мне казалось, вы с ним близки, – удивился старец, наморщив свой сухой лоб. – Мистер Баррисон так тепло о вас отзывался…
– Все так думают, но это далеко от истины, – заверил я его. – Так что там за нехорошие известия?
– Ах, да… Мне так жаль, мистер Колд…
Он протянул мне какой-то смятый листок, похожий на жеваную заметку из несвежего журнала. Я машинально развернул бумажку и отметил, что я оказался прав – это была страница из какого-то ветхого издания, которое, должно быть, давно окончило свое существование. Однако поверх печатных отсыревших букв кто-то начертил несколько предложений от руки.
– Что это? – спросил я, бросив на дряхлеца быстрый взгляд.
– Записку принесла Карла. Она явилась посреди ночи вся в слезах… Она мало что говорила, попросила отдать вам эту записку. Ее муж, этот бедный мальчик… Никак не вспомню его имени… Он покончил с собой в минувшую полночь.
Плечи хозяина таверны печально поникли, отчего стали казаться еще более хрупкими и угловатыми. Несколько мгновений он участливо глядел на меня, ожидая, по всей видимости, какой-то реакции, но затем повернулся и пошел прочь, скрывшись за чередой кухонных шкафчиков.
Я опустил глаза вниз и уткнулся взглядом в корявые буквы: «Приходи на мои похороны, детектив. Многое становится понятным только после того, как ты умрешь. Я люблю тебя, Карла» – прочел я про себя.
Последнее предложение несчастный написал курсивом, словно хотел выделить его особенно или задумал извиниться таким странным образом перед своей возлюбленной. Выглядело все это весьма неприятно, если учитывать, что фоном для предсмертного письма служила монохромная заметка о счастливом бракосочетании неких Мэри и Чарльза. Их лица, навечно застывшие в лучезарной улыбке, сверлили меня взглядом, укоризненно проглядывая сквозь размашистые, корявые буквы, написанные явно дрожащей рукой.
Я смял записку и сунул в карман брюк прежде, чем на верхних ступеньках показался массивный силуэт заспанного полицейского. Он выглядел изрядно помятым и даже как будто немного опухшим, словно полночи он провел, натужно рыдая в подушку. При всей моей нелюбви к Барри, его утренний вид вызывал какую-то тупую жалость вперемешку с отвращением.
– Что у тебя с лицом, толстяк? – не удержался я, когда инспектор медленно сполз вниз, оказавшись прямо передо мной.
– И тебе доброго утра, Том, – мрачно буркнул он в ответ.
Я равнодушно пожал плечами, поднял со столешницы чашку с горячим кофе, а второй рукой ухватился за сытный завтрак. Подскочил к ближайшему столику, опустился на стул и с неприятным чувством отметил, что Барри собирается гнездиться за этим же столом.
Вся трапеза прошла в гробовой тишине – я молча жевал щедрое угощение, прихлебывая крепкий кофе, пока полицейский необъятным изваянием возвышался напротив, даже не притронувшись к еде. Зато он нервно подергивал свои усы, словно собираясь вырвать толстые волоски вместе с корнем.
– Смотрю, островная жизнь тебе на пользу не идет, – заметил я, допивая вторую чашку ароматного напитка.
Толстяк сперва ничего не ответил и даже не поглядел в мою сторону, зато потом он внезапно повернул голову, и я заметил, что он едва сдерживает слезы. Я впервые видел Барри таким жалким и расстроенным, так что даже не представлял, как на это реагировать. Поэтому я не нашел ничего лучше, кроме как полушепотом поинтересоваться:
– Это все из-за того, что тебе пришлось спать в комнате старика?
– Что?! – полицейский даже подпрыгнул на своем стуле от негодования. – Да ты хоть знаешь, что сейчас происходит в моей жизни? Я потерял семью!
– Что за чушь ты несешь?
– Лиза выгнала меня… Выставила прочь из дома! – выпалил он, а затем упал лицом в стол и принялся мелко всхлипывать.
Я в недоумении смотрел на его толстую краснеющую шею и пытался понять, что вообще происходит. Моя сестра никогда не производила впечатления человека, готового на столь радикальные решения. Более того, с тех пор, как она вышла замуж за Барри, она выглядела как никогда счастливой. По крайней мере, в те несколько раз, что я ее видел.
– Что ты натворил? – с любопытством поинтересовался я.
– Это все ты! Ты, – всхлипнул инспектор, а затем силой воли заставил себя взбодриться и вытер мокрые глаза. – Когда ты пропал, она принялась вести себя как безумная. Все плакала и твердила, что это она виновата во всем. Упрекала себя в том, что жила своей жизнью, пока ты страдал…
– Что за бред?
– Вот и я ей так сказал! – взвизгнул толстяк. – Я ответил, что ты – взрослый человек, и она все равно не смогла бы опекать тебя как неразумное дитя… Но она все повторяла одно и то же, обвиняя и себя, и меня. Сказала, что больше не хочет меня видеть. Что я должен плыть обратно и найти тебя, иначе она мне и ребенка запретит видеть… Родного ребенка, Том!
Он громко шмыгнул носом, но все же нашел в себе силы, чтобы сдержать новую волну подступавших к горлу рыданий. Затем он обреченно выдохнул и поглядел куда-то сквозь окно, за которым вся улица покрылась снежной пеленой.
