– Мне заплатили, чтобы отвезти на остров несколько больших ящиков. Я не помню, сколько их было… Четыре, может, пять…
– Продолжай.
– Я погрузил их на борт «Тихой Марии» и спешно отчалил, как и обычно, чтобы успеть обойти суда Континента. Но… потом началась какая-то чертовщина.
Он внезапно осекся и стал креститься, что-то бормоча под нос. Его большие жилистые руки лихорадочно взметались вверх и вниз, выводя религиозные знаки. Мне пришлось громко окрикнуть его, чтобы привести в себя:
– У меня нет времени на твои суеверия, старик. Каждая минута на счету, если дети еще живы.
Он испуганно закивал, несколько раз тяжело сглотнул, словно в горле у него застрял большой ком. Сейчас он выглядел совершенно несчастным, испуганным и подавленным. Но его чувства в данный момент волновали меня меньше всего.
– Ночью мне показалось, что я слышу странные звуки откуда-то сверху. Я вышел из своей каюты и обошел весь корабль. На пути мне попался мальчик-юнга, его также разбудили эти звуки. Мы стояли на палубе, около тех больших ящиков, когда вновь услыхали это…
Капитан внезапно побледнел, а затем стал прерывисто дышать, словно собирался упасть с сердечным приступом или помереть прямо на месте. Я быстро сунул ему в заскорузлую холодную ладонь бокал с виски, чтобы привести его в чувство. Он благодарно отпил несколько глотков и, кажется, ему немного даже полегчало.
– Что вы услышали?
– Я не знаю, это… Это кажется каким-то бредом. Я не уверен, я…
– Что вы услышали? – повторил я настойчивее.
– Это… это был как будто детский плач. Много детей тихо плакали… А потом их плач внезапно затих.
Он вновь с остервенением принялся креститься, а его глаза едва ли не вылезли из орбит. Он смотрел в пустоту перед собой, словно заново переживая этот момент. Его колотила мелкая дрожь.
– Вы распечатали ящики? Что было дальше? – поторопил я его.
Старый капитан посмотрел на меня как на безумного. Его лоб взмок, седые пряди прилипли к коже, ноздри жадно раздувались, как будто ему не хватало воздуха.
– Остаток пути мы держались подальше от груза… В порту ящики забрали, едва мы успели причалить.
– Кто тебе заплатил за перевоз ящиков? И кто их принял на острове?
– Я… я не знаю! Мы никогда не спрашиваем имен, нам платят – мы молча делаем свою работу.
– Ты даже не смотрел документы того, кто грузил на твою посудину груз? Не спросил, что внутри?
Капитан покачал головой. Он окатил меня снисходительным взглядом, словно разговаривал с деревенским дураком или маленьким ребенком, который несет откровенную чепуху.
– Если мы начнем спрашивать, что мы грузим на борт, и смотреть документы тех, кто к нам приходит, то нам нечего будет возить. Все знают, что будет с теми, кого поймает Единое правительство. Люди хотят обезопасить себя: если даже судно попадает в лапы Континента, то и под пытками капитан не сможет рассказать, чей груз он вез и для каких целей. Потому что сам этого не знает.
– А лица? Ты хотя бы запомнил того, кто пришел к тебе на судно, чтобы заключить сделку?
– Нет, я не помню его лица. Шел ливень, он был под зонтом, да и встреча заняла не больше пары минут. Он сунул мне деньги и сказал, что к вечеру подвезут несколько контейнеров, их нужно отвезти на Сорха… И все.
Я разочарованно глядел на верзилу-капитана. Ни лиц, ни имен… От его истеричного рассказа толку было ничтожно мало. Он понятия не имел, что он вез, зачем и кому. Да и сама история казалась откровенно абсурдной.
Если бы капитан и правда перевозил контейнеры с похищенными детьми, то они бы голосили там день и ночь, очень малоубедительно, что младенцы могли покричать один раз, а затем заткнуться и сидеть тихо весь остаток пути. Детей у меня никогда не было, но я знал, что они не смогут даже и часа просидеть беззвучно в заколоченном наглухо ящике. Больше похоже на то, что он просто окончательно спятил, и ему все это померещилось в хмельном угаре.
– После этого ты не выходил в море?
– Нет, моя команда оставила судно… – он внезапно замялся и странно покосился на меня, словно раздумывал: говорить мне это или нет. – На обратном пути «Тихая Мария» шла уже без груза, я не стал брать товар на борт и предпочел убраться с острова как можно скорее… Но ночью… Ночью меня снова разбудили эти звуки… Я отчетливо слышал, как где-то на палубе плакал ребенок… Примерно там, где раньше стояли ящики.
Капитан снова неистово стал креститься, бледнея и бормоча что-то вполголоса. Я хмуро наблюдал за ним, отчетливо понимая, что все еще только больше запуталось. Теперь эти преступления казались мне по-настоящему темными и странными, и я не представлял, откуда мне начинать докапываться до истины и с какого бока подойти к делу. Все это выглядело весьма зловеще.
– Проклятая «Мария»… Проклятая… – тихо бормотал седой капитан, а его плечи мелко подрагивали.
На обратном пути, несмотря на поздний час, я заглянул к старухе, чтобы сообщить о том, что у меня появились кое-какие, пока еще не подтвержденные, но все-таки подозрения. Однако дверь мне не открыли – унылое приземистое здание встретило меня темными окнами.
Где она шаталась в такой час и в такую погоду – известно лишь небесам, но я решил не тратить времени даром и не подставлять свое лицо сырому ветру, потому сунул под дверную щель записку и побрел домой.
Глава 2. «Тихая Мария»
«…Отец часто твердит, что я слишком много думаю для своего возраста. Мне кажется, он расстроен тем, что у меня совсем нет друзей. Он никогда не сумеет понять, что некоторые люди обречены на вечное одиночество. И даже если рядом окажется сотня человек, я все равно останусь одинокой…»
Из дневника Г. М.
Барри стоял посреди моей тускло освещенной гостиной и брезгливо озирался по сторонам. Я встретил его у своей двери, где он терпеливо топтался, дожидаясь моего возвращения. Сейчас же я не спеша отправлял в старый дорожный чемодан свои весьма скромные пожитки: несколько свежих рубашек, пару носков, чистое белье, бритвенный станок и зубную щетку.
Я всегда придерживался мнения, что человеку для жизни нужно совсем мало – лишь то, чем он действительно пользуется, а все остальное я безжалостно отправлял в мусор. Кроме, пожалуй, книг и газет. Они у меня хранились годами.
Однако моя философия не находила отклика в душе Барри, ведь он полагал, что жизнь у мужчины состоялась лишь тогда, когда дом доверху забит мебелью, горшками с цветами и бестолковыми побрякушками, а шкаф ломится от ненужного барахла. Он ненавидел мой практичный минимализм и каждый раз принимался учить меня тому, как необходимо вести быт.
– У тебя никогда не будет женщины, Том! Посмотри на свою квартиру – это же просто ночной кошмар любого психически здорового человека. Купи себе, наконец, хоть какую-то мебель! – говорил он обычно, с грустью глядя на мой древний диван.
