Банни прищурилась и, недоверчиво склонив голову набок, указала взглядом на мою левую руку. Сперва я подумала, что она имеет в виду порезы от стекла, но через несколько мгновений стало ясно, что подразумевается оставленный ею ожог.
— Ты не можешь контролировать свой дар, так ведь? — Я сделала еще несколько шагов по направлению к ней, и на этот раз девочка осталась стоять на месте. — Не беспокойся, я не боюсь и ни с кем не стану это обсуждать.
— А ты можешь? — внезапно заговорила Банни, не сводя с меня пытливого взгляда.
— Не понимаю, о чем ты…
— Не лги мне! — крикнула она и, тут же убавив тон, слабо улыбнулась: — Я тоже никому не скажу.
Чем дольше я находилась в обществе этого странного ребенка, тем лучше ее понимала. Мне были слишком хорошо знакомы ее закрытость и холодность с окружающими. Банни, с раннего детства привыкшая к постоянному одиночеству, напоминала меня саму. Вот только ей приходилось куда труднее — по крайней мере, мой дар не был выставлен на публику, и никто не смел открыто надо мною насмехаться.
Так же, как и она, будучи маленькой девочкой, я тоже часто играла в несуществующие классики, когда меня никто не видел. Представляла, что плиты на полу являются нарисованными клетками, и прыгала по ним, стараясь не наступать на разграничительные черты. Сейчас, в этом наполненном призрачными воспоминаниями мрачном доме, я снова вернулась в то время. Банни позволила мне присоединиться к ее игре, и я — взрослая, практически достигшая полного совершеннолетия леди, окунулась в детскую забаву.
Наша игра была такой же странной, как и всё, что меня окружало. Мы не смеялись, не шутили и даже не разговаривали. Просто прыгали по придуманному рисунку, ступая туфлями на подрагивающих солнечных зайчиков. Кажется, последние тоже с нами забавлялись — стоило к ним прикоснуться, как блики исчезали и тут же появлялись в другом месте.
Боль от порезов ушла, и если бы не белые повязки на руках, я бы совершенно о ней забыла. Прыгая по коридору, одновременно думала сразу о двух вещах: во-первых, следовало осторожно расспросить Банни, а во-вторых, не откладывая, встретиться с Кираном. Образ нового садовника, уже дважды меня спасшего, не шел из головы.
— Раз, два, три, ты ложишься спать, — продолжала негромко напевать дочь графа. — Три, четыре, пять — вот одна опять. Шесть, семь — остался только месяц…
— Нас всех убьют — восемь, девять, десять, — закончила я запомнившейся строкой и остановилась. — Где ты услышала эту песню?
Банни обернулась и, глядя на меня потемневшими, с расширившимися зрачками глазами, пожала плечами:
— Приснилась.
— И часто тебе снятся такие сны?
— Часто, — спокойно кивнула девочка и, подумав, добавила: — Ты мне тоже снишься. Давно.
Я хотела расспросить подробнее, но внезапно в конце коридора появилась Оливия. Заметив нас, она спешно приблизилась, извинилась за доставленное дочкой беспокойство и, взяв ее за руку, тут же увела.
После их ухода мною завладела ожидаемая усталость, и, прислонившись спиной к холодной стене, я прикрыла глаза. Перед ними стояла абсолютная чернота — ни единого образа, ни проблеска света. На душе было тяжело, и меня искренне удивляло, как я до сих пор не преодолела черту, за которой начинается безумие. Вопреки логике и ожиданиям, я в самом деле словно срослась с постоянным страхом, и обилие ужасных, источающих дыхание смерти тайн перестало пугать. Казалось, мне предоставили возможность наблюдать за всем со стороны, отправив в очередной ночной кошмар.
Если верить словам Банни, до ритуала оставался всего месяц. Достаточно ли такого срока, чтобы предотвратить неизбежное? Может ли один человек противостоять тьме, что сгущается с каждым вздохом и с каждой секундой подступает все ближе?
Да, страх временно отступил, но притаившееся в глубинах сознания отчаяние никуда не делось. Отогнав его, точно непрошеного гостя, я глубоко вдохнула и, решительно расправив плечи, отправилась в свою временную комнату.
Лилиана сидела, с ногами забравшись на кровать, и рассеянно расчесывала жидкие, неровно обрезанные волосы. При моем появлении она вздрогнула всем телом, бросила на меня испуганный взгляд и суматошно отползла назад, вжавшись в резное изголовье.
— Что с тобой? — спросила я у нее, хотя не слишком рассчитывала на правдивый ответ.
Я уже сбилась со счета, сколько раз за последнее время была вынуждена убеждать окружающих довериться мне. Раньше я не умела этого делать, но сейчас приходилось учиться.
— Не подходите. — В надломленном голосе звучал ничем не прикрытый страх. — Мне нельзя ни с кем разговаривать…
— Почему? Кто тебе это сказал?
— Они. — Лилиана облизала пересохшие губы и, обхватив голову руками, принялась бормотать: — Прошу, оставьте, мне нельзя… нельзя…
В следующий момент она неожиданно подняла взгляд и крикнула:
— Убирайтесь! Вон!
Показалось, что еще мгновение — и она бросится на меня, окончательно лишившись рассудка. Что-то безумное, отразившееся во взгляде этой с виду тихой, запуганной девушки, заставило меня попятиться. Стоило сделать шаг к двери, как Лилиана снова уронила лицо в ладони и затряслась, давясь истеричными рыданиями.
Мое сердце учащенно забилось, и платье показалось до того тесным, что захотелось немедленно ослабить шнуровку. Одна часть меня порывалась подойти и помочь несчастной, но другая твердила, что нужно бежать без оглядки.
Бежать… Если бы это было возможно! Если бы только получилось отмотать время, вернуться на несколько недель назад и никогда, никогда сюда не приезжать! Ускользнуть по дороге, притвориться больной и молить дядю о пощаде. Всеми силами бороться за то, чтобы не оказаться в этом аду, где каждый миг наполнен следующим по пятам ужасом.
— Что здесь происхо… — Взгляд вошедшей в комнату миссис Эртон упал на Лилиану, и экономка тут же бросилась к ней, одновременно зовя горничную.
— Отпустите! — еще громче завопила девушка. — Не смейте меня трогать! Ненавижу, всех вас ненавижу!
Глядя на эту сцену, больше всего я желала уйти, но ноги отчего-то не слушались. Я словно приросла к полу и не могла двинуться с места, неотрывно наблюдая за происходящим. В голове пронеслась неуместная мысль о том, что, невзирая на теперешнее поведение, Лилиана похожа на аристократку. Утром я бы никогда не предположила подобного, но сейчас в ее голосе, требованиях и даже попытках вырваться сквозили ни с чем не сравнимые гордость и отчаянное неповиновение. В ней определенно имелся тот самый стержень, который отличает людей высшего сословия. Но под гнетом неведомых обстоятельств он истончился, став практически незаметным.
— Успокойся, девочка. — Холодный, буквально ледяной тон пришедшего с Оливией Дженкинса заставил все звуки смолкнуть.
Сбросив сковавшее меня оцепенение и не в силах находиться здесь дольше, я выскочила в коридор. Окружающее расплывалось и воспринималось отстраненно. О направлении я не задумывалась и двигалась, не различая дороги. Миновав арку с розами, остановилась лишь потому, что задела один из кустов и острые шипы вцепились в одежду. Одернув подол платья, я судорожно вдохнула свежий, пропахший цветами воздух и поймала себя на том, что готова заплакать.
