Вся картина происходящего перевернулась. То, что казалось очевидным, обернулось своей изнанкой, и хотя я до конца не знала всего, этой новости оказалось достаточно, чтобы силы меня покинули.
Как Виктор нес меня до комнаты, я помнила смутно. В памяти отпечатался лишь стоящий перед глазами туман и отзывающийся в висках тяжелый стук пульса, затем открывающаяся дверь и прогнувшаяся подо мной кровать.
Замерев у изголовья, Виктор долго смотрел на меня, а после провел пальцами по щеке. Я хотела дернуться, но утратила всякую волю к сопротивлению. Пожелай он закончить то, что не удалось несколькими днями ранее, ему бы ничто не помешало, но Виктор ушел, оставив меня одну.
Всю ночь я боролась с терзающими меня кошмарами, из лабиринта которых не находила выхода. Стоило забыться, как неведомая сила вырывала меня из сна, швыряла в ужасающую реальность и тут же уходила. Спустя мгновение я засыпала, и все повторялось снова. Раз за разом я возвращалась туда, где обездвиженный Киран лежал на полу, в глазах Бекки застыл ледяной ужас, а снующие за оградой цверги терзали двух охотников.
К утру кошмары померкли, но ноющая боль в сердце осталась. Мне думалось, что теперь она останется со мной навсегда, и даже смерть от нее не избавит. Череда вчерашних потрясений словно выжгла меня изнутри, и даже не требовалось красного чая, чтобы чувствовать себя пустой оболочкой.
Мне осталось всего пять дней. Пять дней, полных пустоты и одиночества, которые повлекут за собой лишь еще большую темноту.
С трудом присев на кровати, я посмотрела в окно, за которым царила тяжелая серость. Словно поняв, что бессилен отмыть здешнюю черноту, дождь прекратился и погрузил Сторм-Делл в абсолютное безмолвие.
Пошатываясь, я добрела до окна и, положив ладони на прохладное стекло, посмотрела на улицу. Казалось, в саду ничего не изменилось: все те же петляющие дорожки, конюшни с почерневшей крышей и маленькая, ютящаяся у старого вяза сторожка… Вот только розы отцветали.
Эти земли, где когда-то был нарушен сам ход времени, существовали отдельно от остального мира. И первый летний месяц, вместо того чтобы нести тепло и буйство красок, был подобен унылому, беспросветному ноябрю.
Когда за моей спиной хлопнула дверь, я никак не отреагировала. Просто продолжала стоять, глядя в окно и не имея возможности заплакать.
— Доброе утро, леди Кендол, — прозвучал голос экономки.
Привитые с детства правила вынудили машинально обернуться на это приветствие, и я увидела в руках миссис Эртон поднос. Помимо завтрака на нем стоял заварной чайничек и чашка, полная горячей красной жидкости.
Поставив поднос на столик, экономка распрямилась и, посмотрев на меня, произнесла:
— Должно быть, вам сейчас очень больно. Даже больше чем больно. Не выразить словами, что чувствуешь с такой страшной раной в груди, будто обнажающей каждый нерв. Я понимаю вас.
В ответ я не проронила ни слова.
— Выпейте чаю, — посоветовала миссис Эртон. — Заглушите боль. Я ведь говорила, что вы ничего не сможете изменить. Остается только смириться.
Странно, но именно пережитое помогло мне взглянуть на многие вещи под другим углом. Не будь тех ужасных событий, я бы не поняла, кем является Виктор, и не пришла бы к очевидной догадке сейчас. Оливия не врала, когда говорила, что не резала портрет графини, и Джина не могла этого сделать, а помимо них двоих в особняке была лишь одна женщина. Женщина, которая из-за слепой ревности могла такое совершить. Женщина, которая понимала боль утраты и всегда держалась в тени.
— Это ведь вы? — спросила я, не узнав собственного голоса. — Вы были любовницей Нила Баррингтона, одновременно с его женой родившей ребенка?
Экономка на мгновение будто окаменела. Затем, ровно держа спину, опустилась в кресло и спокойно произнесла:
— Я любила его. И нашу дочь любила. Только она умерла, в то время как это графское отродье оклемалось и выжило. Если бы Нил не был так одержим своей дорогой супругой и не попытался провести ритуал для ее возвращения, то сейчас был бы жив. Присядьте, леди Кендол, — без перехода указала она на противоположное кресло. — И пейте чай. Поверьте, вам станет гораздо легче.
На негнущихся ногах приблизившись к ней, я заняла предложенное место. В мыслях вертелось множество вопросов, но озвучить их я оказалась неспособна. Да и так ли важно разбираться в прошлом, ворошить события чужих жизней, когда для тебя уже наступил конец?
Но миссис Эртон и не ждала никаких вопросов. По каким-то причинам она хотела говорить со мной.
— Я всегда была рядом с ним, — продолжала она, глядя словно сквозь меня. — Обычная горничная, с детства работающая в доме Баррингтонов. Я знала все об этой семье, переживала с ними все радости и неудачи, беспрестанно оставаясь лишь тенью. Видела, как два брата, бывшие близкими друзьями, соперничали за внимание одной леди. Как один из них, рожденный магом, добился ее расположения, а рожденный охотником — потерпел поражение. Нил долгое время не замечал ни моей глубочайшей преданности, ни моей любви. Но я следовала за ним, оставаясь верным молчаливым союзником, и ждала, что он одумается.
Глаза миссис Эртон блеснули.
— Как же он мучился, когда я добилась своего! Как корил себя за слабость и «совершенную ошибку»! Ошибка — так он называл нашу единственную ночь, хотя настоящей ошибкой была его женитьба на этой высокородной твари!
Мне впервые довелось видеть, как с лица экономки сползла холодная сдержанность, обнажив ее настоящую сущность. Длилось это недолго, и уже в следующее мгновение она успокоилась.
— Скоро все наладится, — теперь уже с осмысленным взглядом произнесла миссис Эртон. — Я верну его. Воскрешу для себя. Он оценит и поймет, что лишь я нужна ему, что именно я — его вечная, неумирающая любовь.
Резко поднявшись, экономка посмотрела на меня сверху вниз и напоследок проронила:
— Не тешьте себя мыслью о заступничестве Виктора. Он поможет мне в возвращении своего брата, и никакое мимолетное увлечение этому не помешает.
Уже когда выходила из комнаты, она на миг остановилась и снова повторила:
— Пожалейте себя, леди Кендол, последуйте моему совету. Выпейте чай.
Когда дверь за ней закрылась, я опустила глаза на оставленную на подносе кружку. Потянулась к ней, обхватила ладонями горячий фарфор и поднесла к губам. Замерла, вдыхая горячий, с примесью пряного аромата пар… и медленно опустила кружку обратно.
К чаю я так и не прикоснулась.
На следующий день ко мне снова пришел Виктор. От голода и жажды я чувствовала себя совсем плохо, и за его приближением наблюдала отстраненно. Точно во сне.
Присев рядом, он изучающе на меня посмотрел, и взгляд этот был мною встречен с отрешенным спокойствием.
— Почему ты упрямишься, Амина? — спросил Виктор. — Зачем себя губишь?
— Губите себя вы, — на грани слышимости ответила я. — Все вы давно мертвы. Для чего тебе возвращать брата? Зачем ей помогаешь?