Александр Николаевич Яковлев, отвечавший в то время в ЦК КПСС за пропаганду, рассказывал автору:
«У Лапина был хороший вкус, и он умел оценить настоящий талант. Думаю, что к Пугачёвой он относился хорошо. Но вы поймите, на него шел очень сильный нажим со стороны той же эстрадной публики. Люди же понимали, что растет певица, которая забьет их, а он не хотел ссориться со столпами и, как мог, маневрировал.
Помню, вдруг пошел откуда-то слух, что Лапину запретили давать Пугачёву в эфир. Начинаю выяснять, почему, чье распоряжение. Но тогда же никто никогда ни на кого не ссылался. "Кто? — спрашиваю. — Генсек?" — "Да нет." — "А кто?" — "Да вот там.". Тут я рассердился: "Или вы говорите, кто, или не выдавайте ваши собственные пристрастия за чье-то "там".
А сколько я начитался писем в ЦК от артистов, от писателей, когда одни жаловались на других!
Все мы — рабы своего времени.».
Один из бывших руководителей музыкальной редакции телевидения поведал, например, как к Лапину явилась взволнованная Эдита Пьеха и угрожала, что если в передаче «Песня года» Пугачёва будет петь две песни, а она лишь одну, то Эдите Станиславовне ничего не останется, как покончить жизнь самоубийством. Сергей Георгиевич утешал уважаемую певицу как мог.
Но в Пасхальную ночь Центральное ТВ лукаво ставило в эфир концерты Пугачёвой, дабы народ сидел дома и смотрел ее, а не шел на крестный ход. Таким образом, как остроумно заметил известный тележурналист Леонид Парфенов, в СССР был опровергнут старый тезис о том, что «Битлз» популярней, чем Иисус Христос (имеется в виду знаменитое высказывание Джона Леннона 1966 года).
Сама Пугачёва рассказывала, как она приходила к Лапину с предложением делать по субботам что-то вроде телевизионных дискотек для молодежи.
Лапин выслушивал ее и вдруг спрашивал: «Скажите, а вы любите Обухову?». «И я понимала, что все бесполезно», — усмехалась Алла Борисовна.
Непростым человеком был Сергей Георгиевич Лапин. Но, впрочем, песня не о нем.
В августе 1978 года Алла поехала в Сопот. Теперь ее уже экипировали по-настоящему, не как на «Золотой Орфей» три года назад.
Сценическое платье она пришла шить к знаменитому модельеру Зайцеву — тогда еще не Славе, а просто Вячеславу. У Зайцева были очень респектабельные клиенты вроде Кобзона и Магомаева, не говоря уже о членах ЦК КПСС и женах дипломатов. По сути, долгое время Зайцев оставался единственным брендом в советском кутюре. (Другие его коллеги, как, например, Александр Игманд из Дома моды на Кузнецком, были известны только самому узкому кругу — с самыми большими животами.)
— Алла была очень скромна и интеллигентна, — рассказывал Зайцев спустя десятилетия. — Она просила сделать платье, которое было бы ей удобно на сцене. Я в то время увлекался кроем «солнце-клеш» и сделал это красное платье.
Получился тот красный балахон, который, под стать своей владелице, произведет революцию.
— Красный цвет, — пояснял Зайцев, — отлично характеризует ее темперамент, силу мощь. И это цвет России!
Стефанович, например, полагает, что балахон остается самым лучшим концертным нарядом его бывшей супруги, «потому что скрывал недостатки фигуры и давал большие возможности для трансформации. А все эти миниюбки на не очень молодой женщине выглядят смешно». Тут трудно поспорить. В фильме «Пена» Пугачёва появляется именно в красном балахоне.
Кстати, Зайцев еще требовал, чтобы Пугачёва не распускала, а наоборот, поднимала свои волосы.
— Я обожал ее в этом образе. А она не хотела поднимать. Ну, и у нас возникали некоторые недоразумения.
Пугачёва в красном балахоне станет для СССР таким же нетленным символом, как слезы Ирины Родниной на пьедестале и фуэте Плисецкой в «Лебедином озере».
Советская Прекрасная дама.
Ее образ будет тиражироваться на обложках журналов, открытках и даже полиэтиленовых пакетах.
Но союз дамы с Зайцевым окажется мимолетным видением.
Вячеслав Михайлович объяснил это так:
— У нас с ней разные отношения к образу. Я воспринимал ее как певицу, которая достойна самых лучших костюмов и не должна заискивать перед публикой. Выдерживать аристократизм. Но у нее было другое мнение. Поэтому мы с ней расстались.
Накануне выступления в Сопоте у Пугачёвой началось воспаление легких.
Аллу пытались отговорить от выступления: слабость, температура, затрудненное дыхание — все эти симптомы никак не способствовали удачному выступлению.
«Воспаление легких пройдет, — ответила Пугачёва. — А Сопота больше не будет».
Она снова хотела победить. Она была уверена в победе.
В алом балахоне она спела «Все могут короли». На всю Восточную Европу и весь Советский Союз. Это уже потом, в новое время, выступление Пугачёвой будут квалифицировать чуть ли не как акт гражданского мужества, протест против советской власти.
Глупости, конечно. Это вам не панк-фестиваль, а Пугачёва — не Джонни Роттен. На таких мероприятиях выверялось всё вплоть до «осанки» скрипичных ключей в партитурах.
К тому же надо учитывать, что этот фестиваль, в отличие от «Орфея», — конкурс не исполнителей, а песен. Так что хорошо знали «короли» в Москве, с чем отправляли козырную даму.
Пугачёва получила Гран-при — «Янтарного соловья». Когда потом ее спросили, как же она пела с воспалением легких, не просто пела, а носилась по сцене, «заводила» зал, Алла ответила:
— Думаете, я что-то там ощущала? На сцене проходят все болезни!
После Сопота «Королей», можно сказать, реабилитировали в советском эфире. Теперь было бы глупо не крутить песню по радио и телевидению.
Через несколько месяцев в интервью «Московскому комсомольцу» Пугачёва сказала: «Я ехала в Сопот и твердо знала, что с этой песней все будет в порядке — она уже известна в Польше, музыка ритмичная, а текст. Текст очень талантлив, но ведь иноязычная аудитория. Тот жест, который обозначает корону и который я применяю обычно в конце песни, вынесла в самое начало, четко определив, о чем буду петь». Потом добавила: «А вообще-то, больше я "Королей", наверное, петь не буду. Не моя это песня.».
В тот период, под активным «излучением» Стефановича Пугачёва вполне искренне пыталась стать певицей утонченной, лирической, чуть декадентствующей. Стефанович находил для этого стихи.
Но страна хотела «Королей».
И «монархия» победила. Пугачёва пела эту песню.
Интересно, что для композитора Бориса Рычкова «Короли» тоже не были мелодией всей жизни, выстраданной и долгожданной. Они оказались случайным всплеском, почти шалостью. Рычков был очень известным джазовым пианистом и в юности стал лауреатом конкурса, который проходил в 1957 году во время Фестиваля молодежи и студентов. Подобно Леониду Гарину, ему пришлось пойти на компромисс со своей джазовой совестью и писать музыку для эстрады. Но ни одного шлягера, подобного «Королям», он не создал.
