«Прошло время, — вспоминал Моисеев. — Я уже имел хорошую карьеру — был главным балетмейстером Государственного балета Литовской ССР. Но эта "местечковость" меня раздражала, она не давала мне полета. И понимая, что выше мастера, чем Алла Пугачёва, у нас нет, я решил, что надо быть с ней (к тому же меня подгоняло мое тщеславие: быть популярным человеком и здесь, и за рубежом). В 1980 году совершенно случайно я танцевал в Юрмале, в шоу, где, кстати, принимала участие и Лайма. Алла меня заметила. Она была там с Болдиным, Резником, его супругой Мунирой и Раймондом Паулсом. В силу какой-то моей экстравагантности они к Алле меня тогда подпустили, и я начал издалека, так, чтобы привлечь ее внимание. У меня тогда был такой номер "Синьор Чачача": я выходил, держа в зубах огромную розу. И вот я вышел с этой розой, поцеловал ее и бросил Алле на стол. Она так захотела поймать этот цветок, что только какая-то добрая случайность не позволила ей всем телом рухнуть на пол этого клуба.
Я думаю, она вспомнила ту каунасскую встречу. Потом ко мне подошел Болдин и сказал, что я очень понравился Алле, что она собирается делать новую программу. "Давайте созвонимся, может быть, так получится, что Алла пригласит вас работать в Москву". В это же время я получил приглашение от Паулса работать в шоу у Лаймы. Раймонд решил в то время потихоньку заниматься ее карьерой, ее репертуаром. Но как бы ни была хороша, изящна и мила Лайма, это не Алла Пугачёва. Алла — это неповторимое явление природы».
Моисеев перебрался в Москву, танцевал в заведениях для интуристов и терпеливо ждал приглашения от Пугачёвой. Они уже подружились, и вскоре Борис даже ездил вместе с юной Кристиной отдыхать в Сочи. Зинаида Архиповна, у которой девочка по-прежнему жила, не могла выносить солнце подолгу: сразу давало себя знать больное сердце. Алла была все время занята, Болдин, естественно, тоже, так что Моисеев оказался самой надежной «нянькой».
«Я был молод, — говорит он, — и интересен для Кристины, потому что со мной можно было ходить на дискотеки и вообще веселиться. Я все время менял отели, чтобы ей было понятно, что такое отдых, что значит, ни от кого и ни от чего не зависеть».
Творческий час Моисеева пробил, когда Пугачёва начала ставить «Пришла и говорю». К этому моменту артист уже создал свое знаменитое трио «Экспрессия», и Алла непременно хотела видеть его в своей программе. Правда, скоро люди из Министерства культуры попросили ее убрать «это непонятное существо» из спектакля.
Их раздражали его наряды, его жесты, его грим. А на самом деле — его неприкрытая никаким алым партбилетом «голубая» сущность. Сколь диковато ни прозвучит эта фраза, но Моисеев был мужественным человеком. В то время он не боялся быть «пидарасом», если использовать терминологию Хрущева.
То есть боялся, но не притворялся — не вырабатывал брутальную жестикуляцию, не мучил себя и других мнимыми «женитьбами».
Пугачёва никак не соглашалась избавиться от Моисеева. Она придумала выход из положения: заставила Бориса отрастить бороду, как очевидный признак мужественности. (Моисеев бороду ненавидел, но ради Пугачёвой несколько лет страдал.) А главное — худсовет отстал. Борода стала решающим аргументом в стране марксизма.
А Моисеев потом отплатит защитнице черной «неблагодарностью». Во время одного из концертов он настолько закружится в танце, что забудет сделать Пугачёвой поддержку. Она откинется назад — на его предполагаемые руки — а их не будет. Певица просто упадет на сцену. О дальнейшей реакции Аллы Борис умалчивает, но вряд ли она промолчала. Правда, отметим особо: своим музыкантам и артистам она прощала и прощает очень многое. Да, может матерно расстрелять, раздробить бранью. Но выгнать, уволить «злодея» из ближнего круга для нее практически невозможно.
* * *
Стоит припомнить знаменитый эпизод из кинофильма «Зимний вечер в Гаграх»: популярная певица в исполнении Натальи Гундаревой кричит на костюмершу и в гневе раскидывает принесенные шляпы. Заплаканная костюмерша убегает, но позже признается герою Евстигнеева, что ее «госпожа» на самом деле хорошая: обидит, но потом подарок хороший сделает. Совершенно очевидно, кто был для режиссера Шахназарова «натурщицей» в этой жанровой сценке.
Вот еще одно убедительное доказательство пугачёвского темперамента. Об этом поведал Александр Кальянов, звукорежиссер: «Во время сдачи все стояли на ушах. Принимать явилось все руководство "Росконцерта". Море аппаратуры. Все надо отстроить. Я отвечал за зал. За мониторы — то, как артист слышит себя на сцене, — другой звукорежиссер. Так бывает в гигантской аудитории. Я сходил с ума наверху, где осветители? Пугачёва на сцене пульсировала, словно обнаженный ком нервов. Началась репетиция, и что-то не заладилось с мониторами. Певица поет, но себя плохо слышит. Только это в тот раз было не мое. Вдруг А. Б. останавливает репетицию да на весь зал как крикнет: "Кальян! (В зале тысячи две зрителей, неизвестно, как просочились.) Давай скорее сюда. Помоги настроить.". Не секрет, что я прихрамываю. Упал как-то с четвертого этажа. Подробности опускаю. Как только мог, пошел быстро. Но ей, видимо, все равно показалось, что медленно. А. Б. как топнет ногой: "Я сказала — быстрей!". Меня будто парализовало. Ушам своим не сразу поверил. А когда дошло, пошел медленно-медленно. Тут она как звезданет микрофон об пол! Заплакала и ушла.
Администрация, понятно, ко мне: "Немедленно извинитесь перед Аллой Борисовной!". Просто перед женщиной я готов был извиниться даже за свою вину в организации ледникового периода на земле. Но в этой ситуации виноваты были скорее передо мной. "Тогда тебя уволят", — предупредили меня.
Я наладил звук и стал ждать увольнения. Пугачёва вышла, взяла микрофон и, будто ничего не произошло, продолжила репетицию. Потом мы десять лет работали вместе. Ни разу не вспомнили о том.».
* * *
Спектакль «Пришла и говорю» делался сложно. Проблемы были не только в пресловутом худсовете — в конце концов, люди там сидели в основном смышленые и понимали, что новая сольная программа звезды принесет колоссальные доходы. Но сама Алла была все время чем-то недовольна — до крика, до слез, до истерик.
Недели за две до сдачи она носилась по площадке «Олимпийского», чуть ли не вырывая на себе волосы, и завывала:
— Господи! Ни черта не готово! Ни черта не получается! Да зачем мне все это нужно? Да пропади оно пропадом! Нашли дуру — все тут делать самой!
— Алла, ты же сама так решила, — спокойно вмешивался в ее страстный монолог Болдин.
— Да, я решила, потому что думала, что остальные пятьдесят человек будут вкалывать так же, как и я! И что? Где опять Моисеев?! Я спрашиваю, где Моисеев?! Опять опаздывает? Когда придет, скажите, чтобы сам взял вот ту веревку и удавился!
…В один из тех весенних дней Моисеев оказался у нее дома на Горького. Алла сорванным на репетициях сипловатым голосом жаловалась на жизнь, на то, что спектакль разваливается. Что декорации делают невыносимо долго, что.
И вдруг встала и сделала повелительный жест:
— Боряша! Одевайся.
— Зачем, Аллусик?
