В определенном смысле история повторилась. Либералы выдвинули программу, которая привела их самих в смятение. В итоге она была воплощена в жизнь объединенными усилиями социалистических народных движений (прежде всего, национально-освободительным движением) и решительными преобразованиями просвещенных консерваторов, таких, в частности, как де Голль. В ходе этого процесса, развивавшегося с 1917 по 1960-е гг., консерваторы превратились на мировой арене в либерал-консерваторов. Они стали ратовать за деколонизацию и «развитие». Выступая в парламенте ЮАР в 1960 г., Гарольд Макмиллан назидательно указал на необходимость согнуться под «ветром перемен». Тем временем в ходе процесса, который достиг своего апогея при Горбачеве, но начался еще при Сталине и Мао Цзэдуне, социалисты превратились в либерал-социалистов. Ленинизм утратил свой радикализм за счет двух основных элементов: постановки цели построения социализма в одной отдельно взятой стране, которую можно назвать процессом догоняющей индустриализации; и стремления к национальному могуществу и достижению преимуществ в рамках межгосударственной системы.
Таким образом, как консерваторы, так и социалисты, приняли либеральную программу самоопределения во всемирном масштабе (также называемую национальным освобождением) и программу экономического развития (иногда называемую построением социализма). Тем не менее, во всемирном масштабе программа либералов не могла увенчаться такими же успехами, которые были достигнуты в национальном масштабе в ведущих странах в период с 1848 по 1914 гг., и еще более значительными успехами в период после Второй мировой войны. Это не могло произойти по двум причинам.
Во-первых, во всемирном масштабе нельзя было обеспечить третий компонент национального «исторического компромисса» — национального единства, — который сдерживал развитие классовой борьбы. Этот третий компонент придавал завершенность национальным либеральным программам всеобщего избирательного права и государства всеобщего благоденствия в Западной Европе и Северной Америке. В теоретическом плане национализм во всемирном масштабе невозможен именно потому, что ему некому противостоять
[58]. Во-вторых, однако, и что более существенно, перевод средств, необходимых для создания государства благосостояния в центральных странах, стал возможен, поскольку общая сумма переводимых средств была не настолько велика, чтобы грозить процессу накопления капитала во всемирном масштабе. Аналогичный процесс в рамках всего мира просто невозможен, особенно если принять во внимание имманентно поляризованную природу процесса капиталистического накопления.
Должно было пройти какое-то время, чтобы невозможность преодоления разрыва между Севером и Югом во всемирном масштабе стала понятной людям во всем мире. Действительно, в период после 1945 г. поначалу сложилась некая атмосфера бодрящего оптимизма. Проходившие по всему миру процессы деколонизации, наряду с невероятным развитием мироэкономики и теми преимуществами, которые в связи с этим постепенно возникали, привели к тому, что пышным цветом расцвели радужные надежды на реформистские преобразования (особенно заманчивые постольку, поскольку реформистская тактика маскировалась революционной риторикой). Важно подчеркнуть, что именно в тот период так называемый социалистический блок служил мировому капитализму в качестве фигового листка, сдерживая чрезмерное недовольство, в частности, и посулив незабываемое хрущевское: «Мы вас похороним».
В 1960-е гг. царивший тогда дух ликования еще препятствовал трезвой оценке капиталистической действительности. Мировая революция 1968 г., как мы собираемся показать далее, продолжалась на протяжении двух десятилетий и закончилась крахом коммунистических режимов в 1989 г. На мировой исторической арене события 1968 и 1989 гг. представляют собой единое великое свершение
[59]. Его значение состоит в подрыве либеральной идеологии и завершении двухсотлетней эпохи.
Каков был характерный признак того духа реальности, который отразили события 1968 г.? Именно об этом мы здесь говорим, — он показал, что история миросистемы на протяжении более столетия была историей триумфа либеральной идеологии, а также то, что участники старых левых антисистемных движений стали тем, что я называю «либерал-социалистами». Революционеры 1968 г. выступили с первым серьезным интеллектуальным вызовом модели тройственной идеологии — консервативной, либеральной и социалистической, — доказывая, что на деле все эти течения представляют собой лишь разновидности либерализма, и поэтому подлинной «проблемой» является именно либерализм.
По иронии судьбы первым следствием этого подрыва легитимности либерального консенсуса стало оживление как консервативной, так и социалистической идеологии. Вдруг стало казаться, что как неоконсервативные, так и неосоциалистические идеологи обрели значительное число сторонников (например, многочисленные маоистские группировки 1970-х гг.). Вскоре, однако, подъем 1968 г. стал спадать, выступления были подавлены. Тем не менее, распавшегося либерального Шалтая-Болтая уже нельзя было собрать. Более того, теперь время уже работало против либерального оптимизма. Мироэкономика вступила в затяжную фазу «Б» экономического застоя, который начался в 1967–1973 гг. и не завершился по сей день. Здесь не место для детального рассмотрения истории экономической системы в 1970-е и 1980-е гг. — шока от подъема цен на нефть и последующего перераспределения централизации капитала, долгового кризиса, охватившего сначала третий мир (и социалистический блок), а потом Соединенные Штаты, и перемещения капитала от производственных предприятий к финансовым спекуляциям.
Кумулятивный эффект от потрясения революции 1968 г. и крайне отрицательных последствий длительного спада мироэкономики в двух третях стран мира оказал огромное воздействие на менталитет народов планеты. В 1960-е гг. оптимизм достигал такого подъема, что Организация объединенных наций провозгласила 1970-е гг. «десятилетием развития». На деле результат оказался диаметрально противоположным. Для большинства стран третьего мира это было время движения вспять. Одно за другим государства приходили к осознанию того факта, что в обозримом будущем разрыв не будет преодолен. Государственная политика стала сводиться к просьбам о подачках и займах, а также к воровству, без чего стало невозможно удержать бюджеты от краха.
Общие экономические трудности имели более серьезные последствия для идеологии, нежели для политики или экономики. Самый тяжелый удар нанесли те, кто громче всего проповедовал идеологию либерального реформизма — прежде всего радикальные национально-освободительные движения, а затем так называемые коммунистические режимы. Сегодня во многих (может быть, во всех) этих странах у всех на устах лозунги свободного рынка. И, тем не менее, — это лозунги отчаяния. Сегодня немногие действительно верят (или еще долго будут верить), что это что-нибудь изменит, а те, кто еще в это верит, будут сильно разочарованы. Скорее здесь можно вести речь о молчаливом уповании на сострадание мира и благотворительность, но, как мы знаем, такие упования редко имели серьезные исторические последствия.
