Обе концепции были взрывоопасны. Разумеется, Священный Союз обе эти идеи полностью отверг. Однако у правительства британских тори, правительства новой державы-гегемона в миросистеме, отношение было далеко не столь однозначным, также как и у реставрированной монархии Людовика XVIII во Франции. Консервативные в своих инстинктах, но разумные в отправлении власти, эти два правительства заняли столь двусмысленную позицию потому, что осознавали силу тайфуна общественного мнения и решили, что лучше склониться перед ним, нежели пойти на риск быть смещенными.
Так возникли идеологии, которые представляли собой не что иное, как политические стратегии на длительный период, предназначавшиеся для того, чтобы совладать с новой верой в нормальность политических изменений и в высший моральный авторитет народа. Основных идеологий возникло три. Первой явился консерватизм — идеология тех, кто пребывал в наибольшем ужасе от новых идей и полагал, что они с точки зрения морали
Либерализм возник в ответ на консерватизм как доктрина тех, кто стремился планомерно достичь полного расцвета современности, при минимуме беспорядка и при максимуме тщательно управляемых манипуляций. Как говорилось в постановлении Верховного Суда США, когда в 1954 г. он признал незаконным сегрегацию, либералы были убеждены, что изменения должны совершаться «со всей целесообразной скоростью», что, как мы знаем, на деле означает «не слишком быстро, но опять-таки и не слишком медленно». Либералы в полной мере были привержены современности технологии, но от современности освобождения им было несколько не по себе. Освобождение для технологов, думалось им, — прекрасная идея; освобождение для обычных людей, однако же, представляло известную опасность.
Третья великая идеология XIX в., социализм, явилась позже всех. Подобно либералам, социалисты принимали неотвратимость и желательность прогресса. Но в отличие от либералов, они с подозрением относились к реформам, проводимым сверху вниз. Им не терпелось воспользоваться всеми благами современности — разумеется, современности технологии, но еще более — современности освобождения. Они подозревали, вполне корректно, что либералы замышляли свой «либерализм» ограниченным как с точки зрения возможности применения, так и круга лиц, к которым было задумано применить его идеи.
В возникшей триаде идеологий либералы себя поместили в политический центр. Притом что либералы стремились из многих областей принятия решений устранить государство, в особенности государство монархическое, они всегда с не меньшим упорством добивались постановки государства в центр всякого разумного реформизма. В Великобритании, к примеру, отмена «хлебных законов» явилась, без сомнения, кульминацией длительных усилий, направленных на отстранение государства от дела зашиты внутренних рынков от иностранных конкурентов. Но в то же самое десятилетие тот же самый парламент принял Фабричные акты, явившиеся началом (не концом) длительных усилий, направленных на привлечение государства к делу регулирования условий труда и занятости.
Либерализм, будучи по своей сути доктриной, отнюдь не антигосударственной, занял центральное место в обосновании необходимости усиления действенности государственной машины
[71]. Это диктовалось тем, что либералам государство виделось необходимым для осуществления их центральной задачи — развивать современность технологии, в то же время предусмотрительно умиротворяя «опасные классы». Таким способом они надеялись предупредить непредвиденные последствия концепции верховенства «народа», порожденные современностью освобождения.
В центральных зонах капиталистической мироэкономики XIX столетия либеральная идеология выразилась в трех главных политических задачах — достижении избирательных прав, построении государства благосостояния и выработке национальной идентичности. Либералы надеялись, что сочетанием этих трех начал удастся умиротворить «опасные классы» и, тем не менее, обеспечить при этом современность технологии.
Дискуссия вокруг избирательных прав непрерывно продолжалась все столетие и далее. На практике налицо была непрерывно идущая вверх кривая распространения прав участия в голосовании на все новые категории лиц в большинстве стран в таком порядке: вначале мелкие собственники, затем не имеющие собственности лица мужского пола, затем более молодые люди, затем женщины. Либералы сделали ставку на то, что прежде исключенные категории лиц, получив право участвовать в голосовании, примут идею того, что периодическое голосование представляет собой всю полноту политических прав, на которые эти категории претендовали, и потому оставят более радикальные идеи о действенном участии в коллективном принятии решений.
Дискуссия вокруг государства благосостояния, на самом деле дискуссия о перераспределении прибавочной стоимости, также постоянно продолжалась и также демонстрировала постоянно растущую кривую уступок — по крайней мере, до 1980-х гг., когда она впервые начала понижаться. По существу государство благосостояния включало в себя социальную заработную плату, в которой часть (растущая часть) дохода наемных работников поступала не напрямую — в конверте от работодателя, а косвенно — через государственные органы. Эта система частично отрывала доход от работы; она обеспечивала примерное выравнивание заработной платы по уровням квалификации и долям ренты в заработной плате; и переносила часть переговоров между трудом и капиталом на политическую арену, где, благодаря своим избирательным правам, рабочие располагали несколько более мощными рычагами давления. Однако же государство благосостояния для рабочих, пребывающих у нижнего конца шкалы заработной платы, сделало меньше, нежели для среднего слоя, который увеличивался в размерах, а его политически центральное положение становилось прочной опорой центристских правительств — приверженцев активного усиления либеральной идеологии.
Ни избирательных прав, ни государства благосостояния (ни даже того и другого вместе взятого) все же было бы недостаточно для укрощения опасных классов, если не добавить третью важнейшую переменную, с помощью которой достигалось то, что эти опасные классы не вглядывались слишком уж пристально, насколько велики уступки, связанные с предоставлением избирательных прав и созданием государства благосостояния. В 1845 г. Бенджамин Дизраэли, первый граф Биконсфилд, будущий премьер-министр Великобритании от «просвещенных консерваторов», опубликовал роман, озаглавленный «Сибилла, или Две нации». Во введении Дизраэли говорит нам, что тема произведения — «Положение народа» — в тот год видимо столь плачевное, что, дабы не быть обвиненным читателями в преувеличении, автор «счел абсолютною необходимостью сокрыть многое подлинное». Составной частью сюжета романа является сильное тогда чартистское движение. Это роман о «двух нациях Англии — богатых и бедных», которые, как можно предположить, происходят от двух этнических групп, норманнов и саксов
[72].
