Но столь же верно и то, что, как громогласно заявляют предприятия, такие действия снизят глобальную норму прибыли.
Наконец, демографический разрыв, удваивающий экономический разрыв между Севером и Югом, скорее ускоряется, нежели убывает. Это создает невероятно сильное давление на миграционное движение Юг — Север, которое, в свою очередь, порождает столь же сильную антилиберальную политическую реакцию на Севере. Нетрудно спрогнозировать, что случится. Несмотря на возросшие барьеры, незаконная иммиграция на Север будет повсеместно увеличиваться, а с ней будет шириться движение «ничегонезнаек»
[80]. Внутренний демографический баланс государств Севера радикально изменится, и можно ожидать острого социального конфликта.
Таким образом, сегодня, и на ближайшие сорок-пятьдесят лет, миросистема оказывается в состоянии острого морального и институционального кризиса. Возвращаясь к началу нашего рассуждения о двух современностях, — происходит то, что наконец-то имеется ясное и открытое напряжение между современностью технологии и современностью освобождения. Между 1300 и 1800 гг. эти две современности выступали в тандеме. Между 1789 и 1968 гг. их латентный конфликт сдерживался успешной попыткой либеральной идеологии сделать вид, будто они тождественны. Но с 1968 г. маска сорвана. Идет открытая борьба между двумя современностями.
Есть два основных культурных признака этого признания конфликта двух современностей. Первый — это «новая наука», наука сложности. В последние десять лет очень многие ученые-физики и математики вдруг повернулись против ньютоновско-бэконовско-картезианской идеологии, которая по меньшей мере пятьсот лет утверждала, что является единственно возможным выражением науки. С триумфом либеральной идеологии в XIX в. ньютоновская наука была освящена как универсальная истина.
Новые естественники — представители точных наук ставят под сомнение не правомерность ньютоновской науки, но ее универсальность. По существу, они утверждают, что законы ньютоновской науки — это законы для ограниченного частного случая реальности и для научного понимания реальности необходимо значительно расширить нашу систему координат и инструментарий анализа. Оттого-то мы и слышим сегодня новые модные слова, такие как хаос, бифуркация, нечеткая логика, фракталы и, в самом фундаментальном плане, стрела времени. Естественный мир и все его феномены историзировались
[81]. Новая наука отчетливо нелинейная. Но современность технологии возводилась на сваях линейности. Оттого новая наука поднимает самые фундаментальные вопросы относительно современности технологии, во всяком случае, той формы, в которой она классически излагалась.
Другой культурный признак узнавания конфликта двух современностей — это движение постмодернизма, преимущественно в гуманитарных и социальных науках. Постмодернизм, надеюсь, я ясно дал это понять, вовсе не означает пост-современный. Это способ отрицания современности технологии ради современности освобождения. Если он и отливается в причудливую языковую форму, то потому, что постмодернисты ищут способ вырваться из языковой хватки, которой либеральная идеология держит наш дискурс. В качестве экспликативного понятия постмодернизм невразумителен. Как возвестительная (annunciatory) доктрина постмодернизм без сомнения наделен даром предвидения. Ибо мы и в самом деле движемся в направлении другой исторической системы. Современная миросистема близится к своему концу. Потребуется, однако, по меньшей мере еще пятьдесят лет предсмертного кризиса, то есть «хаоса», прежде чем мы сможем надеяться выйти к новому социальному порядку.
Наша задача сегодня, и на ближайшие пятьдесят лет, — задача утопистики. Это задача — представить себе и, преодолевая преграды, попытаться создать этот новый социальный порядок. Ибо никоим образом не гарантировано, что конец одной неэгалитарной исторической системы подведет к лучшей системе. Сегодня нам нужно определить конкретные институты, через которые наконец-то сможет выразиться освобождение человечества. Мы пережили его мнимое выражение в нашей существующей миросистеме, в которой либеральная идеология стремилась убедить нас в реальности, против которой либералы на деле боролись — реальности растущего равенства и демократии. Пережили мы и утрату иллюзий, связанных с потерпевшими неудачу антисистемными движениями — движениями, которые сами по себе были частью проблемы в той же мере, как и частью решения.
Мы должны вступить в громадный всемирный мультилог, ибо решения никоим образом не очевидны. И те, кто желает продолжать настоящее под другими личинами, очень сильны. Конец какой современности? Пусть это будет конец ложной современности и начало, впервые, истинной современности освобождения.
Глава 8. Непреодолимые противоречия либерализма: права человека и права народов в геокультуре современной миросистемы
26 августа 1789 г. французское Национальное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина
[82]. С тех пор и доныне она остается символическим утверждением того, что мы теперь называем правами человека. Она была подкреплена и обновлена во Всеобщей декларации прав человека, принятой без единого голоса против и лишь при нескольких воздержавшихся Организацией Объединенных Наций 10 декабря 1948 г.
[83] Никогда, однако, не существовало параллельного символического утверждения прав «народов», по крайней мере, до того, как ООН 14 декабря 1960 г. приняла Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам
[84].
